Под покровом небес

Секретарша, быстро среагировав, попросила старика присесть и с его партбилетом зашла к первому. Через минуту дверь кабинета распахнулась, и в приемной появился хозяин райкома партии. Что-то знакомое показалось в лице партийного секретаря Соловьеву, и Иван Иванович слегка наморщил и без того изрезанный глубокими морщинами лоб, вспоминая — где же он его видел? В райисполкоме он за последние двадцать лет был один лишь раз — когда вставал на очередь на благоустроенную квартиру, а в райкоме и вовсе ни разу не был: на учете он состоял по прежнему месту работы, а ходить, обивать пороги, как это делают некоторые ветераны, он считал унизительным, да и незачем это делать, если все в стране: и люди, и учреждения живут и работают по справедливости, как он сам всю жизнь жил и работал… Говорят, таблички вешают на дверях с фамилиями начальников, но дверь была открыта настежь, а раньше прочитать он не сообразил. Вот так мучаясь — где же он видел это лицо, Соловьев вошел в огромный кабинет с большими полированными столами, за один из которых сел хозяин кабинета. Старик взглянул на портрет Генерального секретаря партии, висевший над ним, потом посмотрел по сторонам. В кабинете было уютно, тепло и тихо.

— Иван Иванович, ну что вы стоите, садитесь, пожалуйста. Вы же старейший наш партиец и пришли к себе домой, — излучая доброжелательность, сказал первый секретарь, разглядывая партбилет Соловьева.

Старик еще раз посмотрел на ряд красивых мягких стульев, обитых кожей, стоявших у стены, на изумительного качества и расцветки ручной работы ковер — такой он видел лишь однажды — в кабинете японского генерала в Хингане, и про себя усмехнулся:

«Хорош дом. Вот бы здесь пожить моему Петьке — через неделю бы хронический бронхит прошел»…

— Иван Иванович, возьмите свой партбилет… Я вас внимательно слушаю, — донесся до старика назойливый голос.

— Мне бы квартиру, — начал говорить Соловьев, но, вдруг вспомнив, где он видел это лицо, себя прервал. — У вас фамилия не Накрутов?

— Накрутов, Накрутов! Меня все в районе знают. Тем более сейчас перестройка, гласность. От народа у нас секретов нет, — самодовольно улыбаясь, сказал хозяин кабинета.

«Ваш отец не воевал на Дальневосточном фронте?» — хотел спросить Соловьев, но передумал — и так было все ясно.

— Оставьте его себе, — старика начало трясти от нервного напряжения.

— Что значит оставить? — с нажимом в голосе спросил секретарь. — Объясните?!

— Я выхожу из вашей партии, — твердо сказал старик.

— Вы в партии сорок семь лет. Через три года мы дадим вам золотой значок члена партии, — поняв, что старика на испуг не взять, сменил тон секретарь.

— На фиг мне ваш значок, мне бы теплое жилье для моего внука. — И старик с выступившими на глазах слезами пошел к двери.

— Останьтесь в партии, и мы дадим вам квартиру, — крикнул вслед Накрутов.

А еще через пять лет журналист из областного центра, считавший себя по-прежнему диссидентом в этой стране и демократом, по случаю пятидесятилетия Победы поехал в глубинку — сделать репортаж: «Как живете вы, ветераны?» и, наткнувшись в списке представленных к ордену Великой Отечественной войны на фамилию Соловьев — он был неравнодушен к фильмам кинорежиссера Сергея Соловьева, решил сделать с него материал.

После подробной беседы — видно, к старости у Ивана Ивановича начал меняться характер, а может, просто от отчаяния — старик рассказал все подробно и о войне, и о сегодняшнем житье-бытье, и о визите пятилетней давности к первому секретарю правящей тогда коммунистической партии, журналист подумал о том, что Накрутов, являясь сейчас мэром города, поддерживает демократов, и решил сделать репортаж для газеты с другим, более благополучным ветераном той ужасной, кровопролитной и, конечно же, справедливой войны. А с Соловьевым он поступил так: то ли в шутку, то ли всерьез — может, действительно старик задел его за живое, — он позвонил своему приятелю телевизионщику и договорился в связи с юбилеем Победы снять обращение заслуженного орденоносца российского победителя к послу побежденной Японии с просьбой выделить победителю японских йен на покупку квартиры, потому что собственной стране, за которую проливал кровь, ветеран оказался не нужен. Журналист-телевизионщик подробно проинструктировал фронтовика, Соловьев надел ордена, настроили камеру и начали снимать.

Старик долго моргал — от яркого света слезились глаза, потом вдруг сжал руку в кулак и громко хрипло выкрикнул:

— А острова мы все равно не отдадим!

Больше от него не добились ни слова.

Вскоре ему дали квартиру, в которую Иван Иванович переселился вместе с дочерью и Петькой. Петька действительно перестал болеть, через полгода стал ходить на секцию греко-римской борьбы.

Дед проводил беседы с Петькой. Да и кто еще с ним вот так поговорит: по-мужски откровенно, доверительно и с любовью — отца-то у Петьки нет. Уехал в другой город давным-давно, пил да, говорят, и отравился — в киоске водку из технического спирта подсунули.