Под покровом небес

В сумерках снова в путь. За ночь несколько раз им встречались стада коров с пастухами, а еще они прошли насквозь две небольшие деревни, где жители готовили пищу на кострах, горевших прямо на улице. На следующий день, пока отдыхали и спали, с дороги постоянно слышался шум тракторов и машин. В тот вечер они тронулись даже раньше, чем село солнце. К моменту, когда луна оторвалась от горизонта, они взошли на невысокую возвышенность, с которой сделались видны рассеянные далеко внизу костры и огни большого плоского города. Она вслушивалась в разговоры мужчин в надежде уловить его название, но безуспешно.

Что-нибудь через час караван вошел в ворота. Залитый лунным светом, город безмолвствовал, его широкие улицы были пустынны. Она поняла, что костры, которые виднелись издалека, на самом деле горели вне города, вдоль его стен, где было множество стоянок всяких кочевников. Тогда как здесь, внутри, все было тихо, и за высокими, похожими на крепостные, стенами больших домов все спали. Но когда они повернули в боковой проезд и под хоровое ворчливое блеянье верблюдов спешились, она опять услышала, что где-то неподалеку рокочут барабаны.

Дверь отворилась, Белькассим ступил в темноту и исчез, и вскоре в доме зашевелилась жизнь. Выбежали работники с карбидными фонарями, которые они расставили среди тюков, сгружаемых с верблюдов. Скоро весь проезд приобрел знакомый вид лагерной стоянки в пустыне. Кит стояла, прислонясь к стене дома около входной двери, и наблюдала за происходящим. Вдруг среди ковров и мешков мелькнул ее чемоданчик. Она подошла и взяла его. Один из мужчин бросил на нее подозрительный взгляд и что-то ей сказал. Ничего не ответив, она вернулась с чемоданом на свой наблюдательный пост. Белькассим долго не появлялся. Когда же он наконец вышел, то направился сразу к ней, взял за руку и повел в дом.

Позже, оказавшись в темноте и одиночестве, она могла вспомнить разве что хаос переходов с бесчисленными поворотами и лестницами, какие-то темные пространства, на миг вдруг освещаемые лампой, что была в руке у Белькассима, широкие плоские крыши, где при луне бродили козы, крохотные дворики, куда даже ей приходилось входить пригнувшись и все равно задевая тюрбаном бахрому волокон, свисающих с притолоки, сделанной из ноздреватого пальмового ствола. По пути они поворачивали то направо, то налево, то поднимались вверх, то спускались, так что у нее возникло впечатление, будто они прошли сквозь множество домов. В одном из помещений, через которые они проходили, она увидела двух женщин в белом, они сидели на корточках в углу у небольшого очага, огонь в котором стоя раздувал мехами совершенно голый ребенок. Всю дорогу Белькассим крепко держал ее за локоть, вводя (как ей показалось, с торопливостью и опаской) все глубже и глубже в это похожее на лабиринт огромное людское обиталище. Чемодан она тащила сама, он колотил ее по ногам и бился о стены. В конце они короткий отрезок пути прошли по какой-то открытой крыше, потом поднялись на несколько покатых и стоптанных земляных ступенек вверх и оказались у запертой двери; он вставил ключ в замок и отворил ее, после чего, вдвое согнувшись, они вошли в небольшую комнату. Здесь он поставил лампу на пол, развернулся и, не сказав ни слова, опять ушел, не забыв запереть за собой дверь. До нее донеслись лишь удаляющиеся шаги в количестве шести штук, да один раз чиркнули спичкой, и все. Долгое время она стояла ссутулившись (потолок был так низок, что не давал возможности полностью распрямиться) и слушая обступившую ее тишину, всерьез встревоженная непонятно чем и слегка испуганная, хотя спроси ее, что вызывает ее страх, она не смогла бы ответить. Она словно прислушивалась к самой себе, ждала, когда что-то случится, – а здесь непременно что-то должно было с ней случиться. Место было ей смутно знакомо; она, конечно, его забыла, но не настолько, чтобы не чувствовать с ним какой-то неясной связи. Но ничего не случалось; она не слышала даже стука собственного сердца. И лишь в ушах стоял знакомый, еле слышный шум. Когда от неудобной позы у нее устала шея, Кит села на матрас, лежавший у ног, и стала выдергивать из одеяла комочки шерсти. Глиняные стены, выглаженные ладонью строителя, в углах так плавно сопрягались – глаз не оторвать. Она сидела и смотрела на эти сопряжения, пока не начала гаснуть лампа, огонь в которой затрепетал и стал мерцающим. Когда же крошечное пламя наконец испустило дух окончательно, Кит легла и накрылась одеялом, чувствуя, что что-то пошло не так. Скоро в темноте – и где-то далеко, и близко – запели петухи, и каждый новый петушиный крик заставлял ее вздрогнуть.

XXVII