Под покровом небес

Тут он почувствовал, что, помимо всей метафизики, он еще и просто озяб, что странно: ведь он только что довольно резво лез на гору и даже не успел еще окончательно отдышаться. Охваченный внезапным страхом – сродни тому ужасу ребенка, который тот чувствует, коснувшись в темноте чего-то непонятного, – он подпрыгнул и бросился бежать по гребню горы, пока не добежал до тропки, что ведет вниз, на базарную площадь. Пока бежал, страх рассеялся, но едва остановился и бросил взгляд вниз на огни, кольцом опоясывающие рынок, как снова почувствовал холод, словно внутри сидит холодная железяка. Он снова побежал, теперь уже под гору, решив взять в номере отеля виски и отправиться с ним опять в бордель (ведь кухня-то в гостинице закрыта!), чтоб там взять чая и приготовить себе горячий грог. По пути в патио Порт вынужден был переступить через сторожа, лежавшего на пороге. Сторож слегка приподнялся и воззвал:

– Echkoun? Qui?[58]

– Numéro vingt![59] – отозвался Порт, спешно проскакивая вестибюль, полный вони.

Щелка под дверью комнаты Кит не светилась. Оказавшись в своей комнате, он взял бутылку виски и бросил взгляд на часы, которые из осторожности с собой не брал, оставив на ночном столике. Было три тридцать. Он решил, что, если идти быстрым шагом, можно обернуться туда и обратно к половине пятого, если только у них там не погасли еще все печки.

Когда выходил на улицу, сторож вовсю храпел. Выйдя, он заставил себя шагать так широко, что противились мышцы ног, но физической нагрузкой так и не удалось разогнать холод, который застудил ему, казалось, все нутро. Город выглядел совершенно спящим. А, вот и знакомый дом. Но музыки оттуда уже не слышно. Двор совсем темен, темно и в большинстве комнат. Некоторые, впрочем, еще открыты и освещены.

Мохаммед оказался на прежнем месте; лежит, болтает с приятелями.

– Ну что, отыскал ее? – обратился он к Порту, когда тот вошел. – А что это ты такое принес?

Слабо улыбаясь, Порт поднял вверх бутылку.

Мохаммед нахмурился.

– Нет, дорогой, это тебе не надо. Это плохая, очень плохая вещь. От нее можно потерять голову. – Одной рукой он делал в воздухе спиральные движения, а другой пытался выкрутить у Порта бутылку. – Сядь, дорогой, выкури трубочку, – настоятельно требовал он. – Это гораздо лучше. Давай-давай, садись.

– Я бы хотел еще чаю, – сказал Порт.

– О, это слишком поздно, – абсолютно уверенно заявил Мохаммед.

– Почему? – глупо уперся Порт. – Мне надо!

– Слишком поздно. Уже огня нет, – с каким-то даже удовлетворением отрубил Мохаммед. – Выкуришь трубку, про чай забудешь. Ты ведь чай пил уже! Слушай, да?

Порт выбежал во двор и громко хлопнул в ладоши. Ничего не произошло. Сунув голову в одну из клетушек, где он заметил сидящую женщину, по-французски попросил чаю. Она сидит, смотрит. Он повторил просьбу на своем ломаном арабском. Она ответила, что уже слишком поздно.

– Сто франков, – сказал он.

Послышался ропот мужских голосов: сотня франков – это было стоящее, интересное предложение, но женщина, полная матрона средних лет, сказала: «Нет». Порт удвоил ставку. Женщина встала и жестом позвала за собой. За нею следом он нырнул под занавеску, скрывающую заднюю стену комнаты, потом они прошли сквозь целый лабиринт крошечных темных клетушек, пока наконец не оказались под звездами. Женщина остановилась и показала ему то место (прямо на земле), где он должен сидеть, дожидаясь ее возвращения. Отойдя на несколько шагов, она исчезла в отдельной лачуге, где, как ему было слышно, продолжала ходить и что-то делать. А еще ближе к нему в темноте спало какое-то животное; оно тяжело дышало и время от времени ворочалось. Земля была холодной, он начал дрожать. Сквозь дыры и щели в стене проступило мерцание света. Женщина зажгла свечу и теперь ломала какие-то ветки. И вот они уже трещат в огне, а она машет, машет, раздувает его.

Когда она в конце концов вышла из хибары с горшком углей, прокричал первый петух. Усыпая дорогу искрами, она провела его в одну из темных комнат, через которую они уже проходили, там этот горшок установила и поставила на него чайник. Помимо красного свечения горящих углей, света не было. Он сел на корточки перед огнем и стал водить руками, как бы загребая к себе тепло. Когда чай был заварен, женщина легонько толкнула его, и он сел; под ним оказался матрас. На матрасе было теплее, чем на земле. Она подала ему стакан.

– Meziane, skhoun b’zef,[60] – прокаркала она, в меркнущем свете пристально его разглядывая.

Он выпил полстакана и долил его доверху виски. Повторив процедуру, почувствовал себя лучше. Потом, опасаясь, что сейчас взмокнет от пота, сказал:

– Baraka ‘llahoufik,[61] – и они пошли обратно в комнату, где лежали и курили мужчины.

Увидев Порта с женщиной, Мохаммед рассмеялся.

– Ай, что ты делаешь, ну что творишь! – укоризненно воскликнул он. И, округлив глаза, указал ими на женщину.

У Порта слипались веки, заботило одно: скорей добраться до отеля и лечь в постель. Он лишь покачал головой.