Главное, что волновало Ямину, это как бы вызнать у лейтенанта имена тех, кто помог ему ее найти. Кроме того, она была поражена быстротой, с которой он обнаружил ее деяние, и прямо ему об этом сказала. Такая примитивная бесчувственность его даже позабавила, и минут пятнадцать он позволял себе всерьез раздумывать о том, как бы ухитриться провести с нею ночь. Но когда он с ней вместе спустился с горы к дороге, где ждал грузовик, эти свои фантазии, обуревавшие его всего пару минут назад, он вспоминал уже с удивлением. Визит в Бени-Изген он отменил и повез девушку прямо в комендатуру. Тут он вспомнил о младенце. Убедившись, что Ямина под замком и никуда не денется, он поспешил с одним из солдат на место преступления и собрал там в качестве вещественных доказательств то немногое, что еще оставалось от тельца. Эти крошечные кусочки плоти и послужили причиной тому, что Ямину поместили в местную тюрьму, где она должна была ожидать отправки в столицу на суд. Но суд так и не состоялся. На третью ночь ее заточения серый скорпион, проползая по земляному полу камеры, в углу обнаружил неожиданно приятное тепло и около него затаился. Когда Ямина во сне шевельнулась, случилось неизбежное. Жало насекомого вошло в шею, и проснуться ей уже не пришлось. Весть о ее смерти быстро разнеслась по городу; правда, скорпион в слухах не фигурировал, так что окончательной и как бы официальной народной версией было предположение, что над девушкой надругались, мучили всей заставой и при участии самого лейтенанта, после чего сочли за лучшее убить. Естественно, полное доверие эта версия вызывала не у всех, но тот факт, что она умерла, находясь в неволе у французов, оспорить было невозможно. Поверили в это в конечном счете местные или не поверили, но авторитет лейтенанта начал явно клониться к закату.
Внезапная непопулярность лейтенанта возымела непосредственный результат: в его доме перестали появляться рабочие, ведущие отделку пристройки. Пришел один каменщик, но только для того, чтобы просидеть с его денщиком Ахмедом все утро в саду, пытаясь убедить его ни дня не оставаться больше в услужении у такого монстра. И, надо сказать, сбил-таки Ахмеда с панталыку! А еще у лейтенанта появилось вполне правильное впечатление, что с ним стараются не встречаться даже на улице. Особенный страх обуял женщин: они теперь, похоже, всячески его сторонились. Как только становилось известно, что он где-то поблизости, улицы сами собой пустели; все, что он слышал, проходя по ним, это клацанье засовов. А встретится мужчина – обязательно отводит глаза. Такие вещи представляли собой удар по его авторитету администратора, но они задевали его куда меньше, чем открытие, сделанное в тот день, когда он слег, ощущая странную комбинацию из желудочных колик, головокружения и тошноты: это надо же! – оказывается, его повариха, которая по непонятной причине от него не ушла, является двоюродной сестрой покойной Ямины.
Письмо из города Алжира от его тамошнего непосредственного начальника счастья не добавило. Там было сказано, что в юридической обоснованности его действий сомнений нет: в суде Бунуры хранится банка с вещдоками, законсервированными в формальдегиде, да и признание от девушки получено. Но была там и критика по поводу его халатности; мало того (и это ударило его больнее всего), начальство подняло вопрос о его способности учитывать «психологию туземцев».