Под руку с Одиночеством

Лютик познакомился с кошкой очень тихо и незаметно, и больше они друг друга не интересовали. Только рыкнул скрытно, когда четверолапая тощая «хозяйка» подошла обнюхать «новенькую»: так звучала его ревность. Местной лохматинке хотелось ласки, почесунчиков за ушком и еще молока. Это Таня увидела ясно, но не стала нервировать своего защитника, просто погладила кошечку, совсем немного.

 

За согревающим утренним чаем Сашка поведал, что жена сначала оформила на его имя несколько кредитов, а уже потом решила развестись. Действительно, развод получился. Выведать удалось, что рядом живет страж порядка, примерно в таком же незавидном положении. Есть в поселке еще зимующие, даже держат производящих молоко коров.

Узнала Таня, что в этой реальности люди злые почти с самого рождения. Хорошее настроение неразделимо в их понимании с пьянкой, а успех в жизни никак не связан с детской мечтой.

Сашка говорил много, было у него невысказанное. Он не жаловался на жизнь, любил свою дочь, честно платил за ошибки, не унывал, не пил и даже строил планы на будущее. А еще он наслаждался простым общением. Наконец, ему было просто интересно с Танькой. И он старательно отгонял от себя мысль, что банально влюбился в нее с первого взгляда: воспринимал, скорее, как вторую дочь.

 

– Ты отдыхай, наверное. Диван один, но мне вечером на смену, он в твоем распоряжении целиком. Я сейчас все равно уйду, соседу обещал помочь с дровами. Или голодная? Сварганю чего–нибудь, это быстро. У меня бульон от пельменей остался, если с гороховой кашей смешать – вкуснейшая похлебка получается.

Танька отрицательно замотала головой. Из того, что она узнала, хорошее выделить было сложно. В этой реальности отчаянье было нормой, безысходная тоска звалась томлением, и страшно было представить, как выглядит любовь.

 

«Надо уходить. Чего застряла?

Мне интересно, смогу ли я здесь выжить?

Ты где угодно можешь выжить. Цену ты знаешь.

А если попробовать жить, как они? Только честно!

Не хочу. Так честно?

Я немножечко, ну пожалуйста! Аккуратненько, одним глазком, – мнения разделились. Пришлось идти на компромисс.

Ладно, но к психиатру сходим. Причем – вместе! – тут Танька не выдержала и засмеялась.»

 

– Извини, я замечталась совсем. Не, Санечка, спасибо тебе, но я пойду, пожалуй. Домой нужно.

Сашка чертыхнулся про себя, но вслух сказал:

– Давай я тебя отвезу тогда. Холодно в таком прикиде по улицам шататься.

– Никуда меня везти не нужно, сама доберусь, прогуляюсь. И не холодно совсем. У меня просьба есть… Найдется пару разных крупных купюр?

 

Сашка совсем разочаровался в людях и готов был убить себя за дурацкую доверчивость. Чувствовать себя облапошенным было крайне неприятно, но за глупость приходится платить. Он молча достал из заначки деньги и еле сдержался, чтобы не швырнуть их на стол.

Танька осторожно, кончиками пальцев, потрогала бумажки, перевернула, погладила и отодвинула от себя:

– Спасибо. Похожи на настоящие. Ладно, я пойду, – сказала, поднимаясь и застегивая курточку. – У тебя туалет где–нибудь спрятан? Мне на дорожку, – смутилась Танька.

– А деньги? Ты же просила!

– Не–а, – помотала головой, – только посмотреть. Так где? В ближайшем лесу? – спросила, закидывая на плечо заметно потолстевший рюкзачок.

***

– Зачем она все время деньги воспроизводит? – оторвался от просмотра техник.

– Основное мерило ценностей в этой реальности. В прошлой – была искренность. Если не путаю, – с сожалением произнес оператор.

***

Выходя из деревянного строения во дворе, Танька держала в руках объемный пакет из оберточной бумаги.

– На кого я, по–твоему, похожа? – спросила она, подойдя почти вплотную.

– Наверное, на заблудившегося ангела, – растерялся Сашка.

– А если бы оказалась дьяволом? Это тебе, кстати, подарок, – сунула в руки недоумевающему мужчине пакет. – Так от дьявола принял бы презент?

– От такого прекрасного – наверняка, – Сашке стало тоскливо от того, что Танька вот–вот покинет его. – А что здесь?

– Потом посмотришь. Ты был добр ко мне, проявил участие. А такое поведение не должно оставаться безнаказанным. Прощай, – она тронула пальцами рукав Сашкиной одежды, повернулась и ушла. Лютик побежал следом, ловко перепрыгивая грязные места на тропинке.

Сашка так и стоял на месте, смотрел им вслед и не пытался бороться со слезами вернувшегося одиночества.

 

 

Часть 20

 

Таньке досталось какое–то дефектное чувство верного пути[3]. Она точно знала, где находится город, но упорно петляла по весенней распутице, подлескам и тропинкам, пока окончательно не промочила ноги. Замерзшая и злая, пришла, наконец, к дыре в безымянном заборе.

Лютик, похожий на оживший клубок слякоти, готов был разговаривать вслух человеческим голосом, причем ‒ исключительно матом, проклиная изначальный свой отказ греться всю дорогу в хозяйкиных объятиях. Они пролезли на другую сторону и обнаружили скопление небольших домов, вездесущее весеннее бездорожье, единичных гуляющих с детскими колясками и множество людей в одинаковой одежде – форме, как догадалась Танька.

Родившийся у нее план был коварен, как погода.

***