Под сенью боярышника

Вечером, используя Хуань Хуаня как прикрытие, она повела его погулять к лагерю геологической партии, чтобы найти Третьего Старче. Когда они подошли близко, Цзинцю не услышала звуков аккордеона. Она простояла долго, но так и не набралась смелости войти в здание, чтобы справиться о нём, и заторопилась назад. В конце концов, она не могла уже больше выносить эту пытку и, стараясь выглядеть равнодушной, спросила Тётеньку:

– Хуань Хуань меня спрашивал, почему Третий Старче не приходит последнее время?

– Мне тоже интересно почему. Может быть, он дома, навещает семью.

Цзинцю похолодела. Дома, навещает семью? Он уже женат? Она никогда не спрашивала его, женат ли он, и он никогда не поднимал эту тему. Фан тоже ничего не говорила об этом, но она никогда и не говорила, что он холост. Третий Старче говорил, что он ходил в старшую ступень средней школы, когда началась Культурная революция, а значит, он должен быть лет на семь или восемь старше меня, подумала она, так как в то время я ходила во второй класс начальной школы. Если он не последовал призыву Партии вступать в брак попозже, то вполне мог быть женат. Мысль об этом причиняла ей боль, она чувствовала себя обманутой. Цзинцю перебирала в памяти каждое мгновение, что они провели вместе, и поняла, что он не обманывал её, нет, разумеется. Они разговаривали, он помогал ей писать и ничего больше. Он ни сказал, ни сделал ничего предосудительного.

Под стеклом на столе в её комнате была фотография Третьего Старче, очень маленькая, не больше дюйма, которую, должно быть, снимали для какого-то официального документа. Часто, когда вокруг никого не было, Цзинцю забывалась, глядя на эту фотографию. После знакомства с ним пролетарская эстетика больше не доставляла ей удовольствия. Ей просто нравилось смотреть на его лицо, его профиль, слушать его слова, вспоминать его улыбку. Черновато-красные лица, железные тела – пусть всё идёт к чёрту. Но он больше не приходит сюда, может быть, он почувствовал, что я ощущаю, и скрывается? Она скоро уедет из Западной Деревни и, возможно, больше никогда не встретится с ним снова. И если она так расстроилась из-за того, что не видит его несколько дней, то как же она справится с тем, что не увидит его снова никогда?

Часто так случается, что человек не понимает, что влюблён, пока внезапно не расстаётся с предметом своей привязанности. Только тогда он осознаёт, насколько глубоки его чувства. Цзинцю прежде никогда не испытывала такую тоску. Она чувствовала, что подсознательно отдала ему своё сердце, и теперь оно с ним, где бы он ни был. Если он хотел причинить ей боль, всё, что ему нужно было сделать, – уколоть её сердце; если он хотел осчастливить её, всё, что ему нужно было сделать, – просто улыбнуться ему. Она не знала, как это она смогла оказаться такой беспечной. Они были из двух разных миров – как же она могла позволить себе влюбиться в него?

В ней не было ничего достойного привязанности Третьего Старче, и он приходил к Тётеньке, потому что хотел отдохнуть, и ничего другого. Может быть, он был одним из тех ухажёров, о которых ты читала в книгах, у кого есть все уловки для того, чтобы девушки теряли голову. Третий Старче, должно быть, разыграл её, потому что теперь она не могла от него отказаться, и он знал это. Вот это, должно быть, и есть то, что её мать подразумевала под одним неосторожным шагом. Она вспомнила сцену из «Джейн Эйр», в которой для того, чтобы избавиться от своей любви к Рочестеру, Джейн смотрит в зеркало и говорит про себя что-то вроде: «Ты обыкновенная девушка, ты недостойна его любви, и никогда не забывай этого».

На последней странице своего блокнота Цзинцю написала клятву: «Обещаю провести линию между собой и любыми капиталистическими мыслями, и направить все свои усилия на учёбу, работу, написание учебника и предпринять конкретные действия, чтобы отблагодарить руководство моей школы за то доверие, которое они мне оказали». Ей нужно быть благоразумной, ведь она знала, что подразумевалось под капиталистическими мыслями. Несколько дней спустя, однако, её капиталистические мысли снова всплыли на поверхность. Шла вторая половина дня, было почти пять часов, и Цзинцю писала у себя в комнате, когда услышала, как Тётенька сказала:

– А, вернулся? Навещал семью?

Голос, который бросил её в дрожь, ответил:

– Нет, я ездил поработать во второй партии.

– Хуань Хуань всё спрашивал о тебе. И мы по тебе скучали.

Цзинцю хотела подняться, но затем поразмыслила: так, по крайней мере, Тётенька не сказала, что это я спрашивала, пусть во всём будет виноват Хуань Хуань. Она слышала, как козёл отпущения побегал по гостиной прежде, чем вошёл, чтобы вручить ей конфеты, очевидно, от Третьего Старче. Она взяла их, но затем передумала и отдала Хуань Хуаню, с улыбкой наблюдая, как тот тут же сорвал обёртки сразу с двух и захомячил их себе за обе щёки.