Под сенью дев, увенчанных цветами

К сожалению, мне было далеко до всех этих людей, и это очень меня беспокоило. Многие из них меня занимали; мне хотелось, чтобы меня заметил мужчина с покатым лбом и взглядом, блуждавшим не дальше, чем допускали шоры его предрассудков и воспитания: этот местный вельможа был не кто иной, как зять Леграндена, время от времени наезжавший в Бальбек; из-за воскресных приемов в саду, которые устраивали они с женой, отель раз в неделю лишался половины постояльцев: один или двое получали приглашения на эти приемы, а остальные именно в этот день отправлялись в долгие экскурсии, чтобы никто не подумал, будто их не пригласили на прием. Кстати, в первый день этому господину был оказан в отеле весьма холодный прием: персонал, только что прибывший с Лазурного Берега, еще не знал, кто он такой. Мало того что на нем не было костюма из белой фланели, но вдобавок, входя в холл гостиницы, где были дамы, он с порога снял шляпу; поэтому директор до своей шляпы даже не дотронулся, отвечая на его приветствие: он рассудил, что перед ним посетитель крайне низкого происхождения, то, что на его языке называлось «выходящий из ряда вон». Только жену нотариуса привлек этот незнакомец, от которого пахло чопорной вульгарностью приличных людей, и она, от которой не имели секретов сливки общества в городе Ма́нсе, особа, наделенная непогрешимостью суждений и бесспорным авторитетом, объявила, что в нем чувствуется изысканность, превосходство над окружающими, безупречное воспитание и что он ничего общего не имеет с теми, кого обычно встречаешь в Бальбеке и с кем невозможно поддерживать отношения (поскольку сама она отношений с ними не поддерживала). Такое благоприятное впечатление сложилось у нее не то благодаря его бесцветности, безопасности для окружающих, не то оттого, что в этом дворянине-фермере с повадками святоши она распознала масонские знаки роднившего их клерикализма.

Я со временем узнал, что молодые люди, каждое утро вскакивающие на коня перед гостиницей, — сыновья сомнительного типа, хозяина лавки модных товаров, с которым никогда бы не согласился водить знакомство мой отец; но все равно жизнь морского курорта возвышала их в моих глазах, превращая в конные статуи полубогов, и самое большее, на что я смел надеяться, — это что когда-нибудь их взор упадет на меня, несчастного мальчика, который, выйдя из гостиничного ресторана, плелся посидеть на песке. Мне хотелось завоевать симпатию хотя бы авантюриста, короля пустынного острова в Океании, хотя бы чахоточного юноши, о котором мне нравилось воображать, что под наружной дерзостью у него скрывается нежная, ранимая душа, готовая, быть может, осыпать меня одного сокровищами пылкой дружбы. Между прочим, в противоположность тому, что обычно говорится о дорожных знакомствах, если на курортах, куда вы время от времени наезжаете, вас видят в обществе определенных людей, в светской иерархии это возносит вас на головокружительную высоту, и потом, в парижской жизни, вы не только не уклоняетесь от курортных друзей, но лелеете отношения с ними заботливее любых других. Я тревожился о том, какое мнение обо мне сложилось у всех этих важных особ сиюминутного или местного значения; привыкнув ставить себя на место других людей и мысленно воссоздавать их настроение, я приписывал им не то положение в обществе, которое они, например, занимали бы в Париже, в сущности весьма невысокое, а то воображаемое, которое они на самом деле занимали только в Бальбеке, где их не с кем было сравнивать, что придавало им относительное превосходство и даже своеобразное обаяние. Увы, больнее всего меня задевало презрение г-на де Стермариа.

Ведь как только его дочка вошла в ресторан, я заметил и ее бледное до голубизны лицо, и что-то необычное в ее высокой фигуре, какую-то особенную походку, всё то, что не без оснований связывалось у меня с ее наследственностью, аристократическим воспитанием, тем более что я уже знал ее имя — так слушатели, заранее пробежав программку, настраивают свое воображение на нужный лад, чтобы уловить выразительную тему, придуманную гениальным композитором и с блеском изображающую то полыхание огня, то журчание реки, то широкое поле. «Порода» словно проясняла истоки очарования мадемуазель де Стермариа и добавляла ему очевидности, совершенства. Кроме того, благодаря «породе» ее чары казались почти недоступными, а потому более желанными: так высокая цена увеличивает в наших глазах достоинства понравившейся нам вещи. А изысканные соки родословного древа, питавшие это лицо, придавали ему привкус экзотического плода или изысканного вина.