Под шепчущей дверью

Уоллес собирался ответить «нет», но остановился. Потому что, как ни странно, действительно почувствовал себя уже не так отвратительно.

– Все это глупо.

– Да? Так оно и есть на самом деле.

Уоллес повернулся к нему:

– Сколько времени у вас ушло на то, чтобы постичь все это?

Нельсон пожал плечами:

– Не думаю, что постиг все. Но у меня ушло на это больше недели.

– Так почему вы думаете, что со мной будет иначе?

– Потому, конечно же, что у тебя есть я, – улыбнулся Нельсон. – Вставай давай.

Уоллес оторвал себя от пола.

Нельсон кивком показал на стул:

– Попробуй еще раз.

Уоллес сжал ладони в кулаки. Если Нельсон смог, значит, он тоже сможет. Конечно, Нельсон не объяснил в деталях, как это делается, но Уоллес был полон решимости справиться с поставленной задачей.

Он посмотрел на стул, закрыл глаза и постарался ни о чем не думать, зная, что чем сильнее сосредоточится, тем хуже у него получится. Но под его веками замелькали маленькие вспышки света, подобные падающим звездам, и в голове у него пронеслись воспоминания. Он вспомнил о чем-то самом обычном, самом несущественном. Они с Наоми только начали встречаться. Он нервничал – она была слишком блистательной для него. Он не понимал, какого черта она с ним возится и как вообще все это получилось. Он был еще слишком робок и неловок, чтобы инспирировать что-то в этом роде. Да, под конец учебы в старшей школе и в колледже он предпринимал тайные попытки заняться этим, и в его постели побывали женщины, с которыми он притворялся, будто знает, что делает, а также пара мужчин, хотя здесь речь шла о неловких обжиманиях в темных углах, оставлявших после себя ощущение странного и бодрящего возбуждения. Ему потребовалось какое-то время на то, чтобы признать свою бисексуальность, и он почувствовал немалое облегчение, наконец-то дав определение своим склонностям. И когда он слегка нервно, но твердо поведал об этом Наоми, она не придала его словам особого значения, сказав, что ему дозволено быть абсолютно всем, кем ему хочется.

Но этот разговор состоялся только спустя шесть месяцев. А теперешнее свидание было у них вторым – третьим? – и они сидели в дорогом ресторане, который он совершенно не мог себе позволить, но думал, что ей там понравится. Одеты они были нарядно (по крайней мере относительно: рукава его костюма были слишком короткими, штанины не доходили до щиколоток: она же выглядела как модель, ее платье было синим, синим, синим), и парковщик принял его дерьмовую машину, не моргнув глазом. Уоллес открыл перед Наоми дверцу, и она посмеялась над ним низким, гортанным смехом. «Ну спасибо, – сказала она. – Ты очень любезен».

Метрдотель посмотрел на них с опаской, его неприятные усики зашевелились, когда Уоллес назвал свое имя, на которое был заказан столик. Он провел их к столику в глубине ресторана, запах морепродуктов был таким сильным и острым, что у Уоллеса заурчало в животе. Опередив метрдотеля, он поспешил выдвинуть для Наоми стул. Она снова засмеялась, покраснела и посмотрела в сторону, прежде чем сесть.

Он подумал, что выглядит она великолепно.

А потом все у них пошло наперекосяк. Они перебрасывались обвинениями как гранатами, не заботясь о том, что сами находятся в радиусе взрыва. Они любили друг друга, и у них были хорошие годы, но этого оказалось недостаточно для того, чтобы избежать катастрофы. Уоллес долго отказывался признавать свою вину. Именно она замутила с садовником. Именно она знала, как важна его работа. Именно она заставила его полностью отдать все силы организации собственной фирмы, в то время как его родители лишь зловеще предрекали, что он лишится всего и через год окажется на улице.

Это ее вина, сказал он себе, садясь напротив Наоми в переговорной ее адвоката и глядя, как он выдвигает для нее стул. Она поблагодарила его. Ее платье было синим. Это, разумеется, было не то самое платье, но оно вполне могло быть им. Платье не было тем же самым, и они не были теми людьми, какими были на то ли втором, то ли третьем свидании, когда он пролил вино себе на рубашку и кормил ее дорогущим крабовым пирогом со своей вилки.

И теперь, находясь в чайной лавке, так далеко от всего привычного ему, он почувствовал, как его окатила мощная волна печали по всему, что у него было и что он потерял. Стул. Это был всего-навсего стул, и даже он не давался ему. И потому не было ничего удивительного в том, что у него ничего не получилось с Наоми.

– Надо же, – услышал он спокойный голос Нельсона.

Он открыл глаза.

Он держал стул в руках. И чувствовал пальцами древесину. Он так удивился, что уронил его. Стул прогрохотал по полу, но не упал. Уоллес смотрел на него широко распахнутыми глазами.

– Я сделал это!

Нельсон улыбнулся, обнажив оставшиеся зубы.

– Видишь? Просто нужно немного терпения. Попробуй еще.

Он попробовал.

Только на этот раз, когда он потянулся к стулу и был готов схватить его, раздалось какое-то странное потрескивание. Светильники коротко вспыхнули, стул пронесся по комнате, врезался в дальнюю стену и упал на пол, одна его ножка сломалась.

Уоллес вытаращил глаза:

– Я… не хотел?