Под синим солнцем

В тот день (какой?), кажется, была зима, но зима опять-таки не настоящая, кажется, конец декабря, люди активно готовились встретить Новый год, из раздражённых переходов отовсюду валил какой-то измятый неприятный пар. Саша в сотый раз запутался, кого он искал и зачем, сходил на кухню, взял штопор, поковырял им столешницу, но жажда поиска этим не исчерпалась.

Ведомый шёпотом, он бесцельно шлялся днями напролёт вокруг набивших оскомину мест. Может, спросить у кого-нибудь? Только у кого? Улица пуста, темно, и снег перьями мельтешит в свету сухожёлтого фонаря, звук собственного дыхания рассеивается в нарочитой безушности.

Вдруг из двух разных дверей игрушечного автобуса одновременно вышли парень и девушка, каждый с телефоном в руке и некоторым воодушевлением на лице, он подметил, как они направились друг другу навстречу, пересеклись, словно между ними было что-то помимо расположенного в точке ноль двустороннего зеркала; заговорщики разошлись, как в море корабли, каждый в свою сторону, синхронно относительно друг друга, где-то он уж видел их, только вот где? Вскочил в захлопывающиеся двери, уселся, ушам сразу сделалось душно, как бы спросить ненароком: «А где это я?» – и сразу добавить: «И куда мы едем?» – а потом: «Зачем останавливаемся?» – поймать ленивые взгляды, дрогнуть, словно во сне. Ох уж эти амбиции следака. Так и не получив ответов на незаданные вопросы, он подметил девушку в полушубке, без отрыва разглядывающую огромные цифры, криво выведенные на запотевшем и промёрзшем окне, – номер мобильного телефона; волосы цвета фуксии, с глуповатыми глазами, решил было к ней обратиться, поинтересоваться для начала, что это за номер, а потом и всё остальное, но имя само собой сначала воскресло на языке, а затем проглотилось. Смолчал, и стало преувеличенно неприятно; огляделся, странно, будто лёгким ласковым током пробежало по спине, картонность вышла на следующий уровень; взгляд упал на трапецию зеркала в кабине водителя, задержался на глубоких печальных морщинах, и тут-то он понял: пассажиры в салоне, он знает каждого, даже тех, кого видит впервые, и все они искоса поглядывают на номер и друг на друга, записывают, запоминают. Эти люди – они выстраивались на пути между Тамарой и ним, Сашей, кем бы они ни были. Каждый из них пусть даже косвенно, но имел к ней отношение. Даже эта розовая, она работала с Томой в смене в богом забытом магазинчике «пражской бижутерии». Все мыслимые границы разверзлись, и сама судьба, как воронка, стянула сюда этот сброд, прежде чем вылить в раковину, как вчерашний чай.

Сколько бы ни было времени, уже поздно. И тем не менее столько вопросов накопилось. Как ни хотелось бы Саше, чтобы она написала или позвонила первой, как раньше, одна мысль об этом внушала отвращение. Тома в этот час наверняка спит, точно спит, сказал кто-то, не надо будить, закивали понимающе, заулыбались, и всем находившимся в автобусе фигурам синхронно подумалось, будто на этом закончится их худший период жизни и теперь, когда она проснётся, они перестанут молча ждать у моря погоды и единым фронтом пойдут в наступление… а она? Она не возьмёт трубку.

– А кто вообще это здесь оставил?

Не важно… запомнил? Все запомнили? Переглянулись, кивнули друг другу, и те, что были ближе к окну, кто теплом дыхания, кто ногтями, кто рукавами принялись в едином порыве затирать надпись, Саша тоже тёр изо всех сил, не отдавая себе отчёта. Будто это способно что-то изменить; он ведь видел, как теперь забыть? Там, где его меньше всего ждёшь, смутное влечение пробежало от макушки до кончиков пальцев. Стерев свою часть, он невольно взглянул на отражение на фоне чёрной глади мелькающих за окном улиц и увидел там мальчишку с гладкими щеками, юными ещё чертами лица.

Не узнаю почти: нет ни морщин, ни призраков потерь и трепыханий, щетины нет, и тени под глазами ещё наполнены мечтами, и нет того чужого, оно на кончике ножа – пока лишь манит, но не вскрывает. Всё впереди иль позади? Не понимаю. Выжидаю, а за окном течёт в рекламном свете город, что таинства свои нам дарит под залог, им мы доверчиво внимаем! Я трогаю лицо, оно моё? И в сумерках проспекта замечаю: ещё не время, не пришло. Поёт воздушная сирена – сомненья вторят в унисон, и стискивает в рамки горизонт, затягиваясь трубами печалей, что серым дымом покрывают ряды шершавых крыш, внушая нам заботливый покой.

Мы поверили в неё и проиграли, но в противовес холодной зиме были счастливы, каждый сам в себе и немного наружу. Неужели это тот самый шанс, когда судьба щиплет тебя за бок, дразня возможностью изменить ход событий?

Неприкаянность. А кофе всё же хотца. Пора выходить.