Под синим солнцем

Он пристально разглядывает каждую фигуру, что попадается на пути, но всё не то. Сами улицы – воспалённые, гниющие – не те, и город – смертельно раненный – не тот самый, что способен вместить её, и время не то – не за что зацепиться. Вдруг среди всего прочего натыкается он на профиль высокой дамы, бледный, даже, кажется, немного с синевой. Она идёт по другой стороне, медленно и почти не покачиваясь верхней частью тела, будто колебания гасятся спрятанными под пальто амортизаторами. Ноль тряски. Женщину он хмуро проводил взглядом, больно уж она напомнила Родину-мать с советских плакатов, была в ней та же самая ивовая тоска, вечереющий отблеск эпохи, плюс добавлялась к ним какая-то особая степень одиночества, внушающего безапелляционную уверенность в правоте, будто за пылью времён таится нечто колоссальное, скрытое, как объёмы океанской воды под поверхностью блёклых глаз или пласты земли, миллионы тонн базальта и природного газа; она была жива и была противоположна афише.

– Извините, здравствуйте, – Саша перебежал по диагонали проезжую часть. – Вы, наверное, меня и не помните, конечно, откуда вам помнить, но я часто посещал кафе, в котором вы работали, на улице… не помню, на какой улице, верите? Даже города не помню. Хоть убейте… я лишь хотел поинтересоваться у вас, вернулись ли вы? Вас так долго не было, что-то случилось? Это может показаться странным, но ваш кофе слишком много значит для меня, а может, и не только для меня! Уверяю вас! Смешно, конечно же, звучит, но слышал, будто вы умерли. Почему же вы молчите? Я поставил вас в неудобное положение? Приношу свои извинения… может быть, вам нужны деньги? У меня их сейчас нету, но я непременно достану денег! Клянусь, сколько необходимо, только, пожалуйста, вернитесь в это проклятое кафе! Освободите ни в чём не повинную девушку! Я не хочу оказывать на вас давление… но хотя бы что-нибудь ответьте, умоляю! Куда же вы уходите? Подождите! Скажите хотя бы, как мне к вам обращаться!

Он хотел было догнать её, схватить за рукав, сказать что-нибудь ещё, но осознание бессмысленности перевесило.

– Чёрт! – крикнул он в порыве бессилия.

Обернулся: из-за угла ползла будто на последнем издыхании процессия – медлительное насекомое, что несло на себе бремя собранных из подручного хлама венков и траурных букетов.

Мировое пламя разгоралось, люди уходили на его растопку, кто добровольно, кто насильно. Сначала – где-то далеко, где-то там, но с каждым днём рваный горизонт подбирался всё ближе, манил и страшил всех нас возможностью сравняться с температурой окружающей среды. В воздухе витал манифест против прямохождения, только ленивый не задумывался о равенстве и прочих преимуществах горизонтального положения тела. Один броский штрих за другим небо над всеми городами обращалось поллоковской «Конвергенцией», изливалось коллективным безумием, порохом и осколками на наши непокрытые головы. Ближе и ближе. Смерть неизбирательно проникала в каждый без исключения дом, не подчиняясь ни пуассоновскому, ни справедливому, ни какому-либо ещё распределению. Ракеты летели навстречу ракетам, целовались там, где на это не способны были потерянные мы. Кошки, собаки, попугаи и те однажды сговорились и дружно покинули нагретые места. Тогда и пожарные плюнули и перестали приезжать на вызовы, и медики больше не утруждали себя утилизацией погорелых останков, никто не вёл подсчёт жертв, не констатировал причины и обстоятельства. С каждой неделей у городов оставалось всё меньше живых ресурсов, чтобы отдавать дань почившим. Вскоре ни случайные прилёты, ни кометы не могли более вызывать возмутительный всплеск страха в душах. Непрерывность воя сирен – плач города наложился равномерным слоем на тишину, пустота обозначила себя частью всеобщей обыденности, но упрямые процессии не прекратились: смрадные пугала – воплощение траура – в драном тряпье шагали вместо нас, а нам – последним – ничего иного не было дано, как исправно пополнять ряды.

– Ещё чуть-чуть, прошу!

Силуэты убаюкивали его, звали с собой, но он противился, и вот уже потянулись к нему персты. Спи, засыпай, мой малыш, он отбивался, но как-то вяло, хотя по ощущениям, на адреналине, прикладывал все силы и даже больше. В какой-то момент его подхватили, он отчётливо ощутил собственную невесомость: ты нашёл, нашёл, нашёл, оно тут у тебя под носом, закрой глаза, и ты узришь. Ты наш… Пора спать… Пора… Пора… Саша…

888