Под синим солнцем

Где-то глубоко под слоем кожи небольшой такой восклицательный знак, вроде бы и не думаешь и знать не знаешь, а он тут как тут – «!» – куда ни свернёшь в поисках нужного дома, шастая туда-сюда по незнакомым улицам, вверх по холму – чёрное здание прокуратуры, украшенное то ли гаргульями, то ли ещё какими тварями, больница тоже непростая: цвета горького шоколада, увенчана алхимическими формулами, стоит монументально, пока все пятиэтажки на фоне раболепно приспосабливаются к рельефу, а выйдешь случайно к той части города, где дорога каскадом скачет вниз к набережной, – купол золотой прямо перед лицом оказывается и в обе стороны от сияния золотого стелется простор вечно холодной, вечно железной бухты, ветер поднимает сыро-сухую изморозь, пробирает до дрожи крик спятившей чайки, здоровой такой – морской, и тут такой – «!» – шпямс! Ох… нет, не сюда, обратно, зачем я здесь, зачем здесь «я», ах, точно, номер, жить, сколько? Две недели? Что ж, ладно, через две недели пароход? И что?

– Простите, а как мне пройти туда-то туда-то? – у кого-то закутанного, на каком-то языке. – Хорошо, спасибо…

Светает.

Он шёл по задрипанному бульварчику и вдруг решил свернуть, чтобы сократить дорогу. Для этого сначала пришлось подняться по склону, поросшему высокой травой и кустарником, свет был какой-то рыхлый и тусклый, но всё же приятный. Пройдя немного, вопреки логике очутился возле школы или детского сада, только с обратной стороны, и сразу стало не по себе, нужно сделать ещё шагов двадцать, и по тропинке выйдешь к стене, на которой нарисован пурпурно-космический корабль, тишь: некому ещё на нём покорять космические просторы.

Не интересно и не надо, ты решаешь поскорее выбраться на большую улицу, чтобы ничего не знать, для этого нужно свернуть налево. Там забор; пройдя метров пятьдесят, Саша обнаружил в нём дырку, быстро пролез в неё и сразу ощутил себя уверенней. Очень уж не хотелось попадаться кому-то на глаза. До широкого проезда с высокими (метров тридцать) травянистыми берегами оставалось совсем немного, за углом находилась лестница, спустившись по которой ты бы легко смешался с. Так бывает по вторникам, хотя по календарю – не пойми что – очередное доказательство полной взаимозаменяемости дней недели.

Каскады улиц – выпрямляются, отождествляются, прививаются; редкие голые ветви деревьев; вот и оно, здание простое, бессодержательное, никудышное, трёхэтажное, штукатуристое, внутри не лучше; этаж третий, он же последний, номер угловой, ключи с собой… Хозяева, я здесь! Дверь лишь прикрыта, замок сломан, пусто, холодно, форточка нараспашку, температура глубоко ниже нуля, зато клопы угомонятся (это плюс), всё старое, чёрт бы его, пальцы коченеют, посредине стоит небольшая металлическая ёмкость, приспособленная, чтоб жечь в ней ненужное – стул, например, портьеру, все старые фотографии, негативы и жёсткие диски; стол покосился без одной ноги, стоически держится, на столе спиртовка (серьёзно?), на матрасе, дырявом, залёжанном, просаленном с ног до головы, – шприц (от предыдущих жильцов), даже два. Картина маслом: ах, сидишь себе тоскливою ночью пред полною луной, затянутой вечно серым, стул потрескивает бордовым отблеском, на углях подпекаются ножки и клешни дальневосточного, тут же бордо красное, терпкое, но в то же время лёгкое, ароматы сплетаются, мышцы расслабляются, предвосхищая… каждая пóра обращена к восприятию, и тихо бегут по телу мурашки… хорошо… город тихо погружается в пьянящий сон, но не лично мой, а сон Вселенной!.. Не хватает чуть-чуть, чтобы дотянуться!.. Так всегда… Прошло. Отпустило. Сейчас от стула осталась лишь, пальцев ног уж не чувствуешь, а значит, обратной дороги нет; дверь изнутри не закрыть, газ не разжечь, воду не пустить, кран тарахтит, скрипит, ругается, а над дверью ещё такое, знаете, окно… ф… фра… фра́муга… правильно – фраму́га, колотый витраж в пылище, паутине Пауковны, чтобы подглядывать двадцать четыре на семь, трещина во внутреннем стекле, осколок стекла между непроглядными прозрачностями. Надо бы попросить другой номер, обменять на тот, что в другом конце коридора и с видом на двор и аварийным балконом… ни души, ни лампочки, узкая полоска обесцвеченного света, все двери заперты, здание выглядит заброшенным, всё заброшено, и сам-то ты…

Саша беззвучно зевнул и вообще, казалось, боялся быть кем-нибудь услышанным, в идеале он мечтал перестать дышать, чтобы его нельзя было обнаружить, когда он оставит своё тело из плоти и крови, способное отбрасывать тень, и дальше пребывать в неведении бесконечных объятий голубоглазой красотки, а сам сбежит из сырого всеобъемлющего плена своей совести и примкнёт к процессии. Наде тоже это на руку, это их совместное желание, химический остаток на дне пробирки. Главное, никаких вопросов, всё и так негласно понятно: принятие без начала и без конца – есть. Отсюда и уходить не страшно, не оглядываясь, ты здесь и сам как дома, ты – половина этого дома, где бы ни парил твой разум.