Под синим солнцем

Пора. Я-наблюдатель переходит границу, и становится духом, и ветром уносится – где штору колыхнет, где лист последний сорвёт с голой ветви, где повалит ржавость рекламной вывески. Мир дрожит так, что волей-неволей совершаешь пространные взмахи руками, чтобы не упасть. Но разве ведомо духу расстояние и до того предельно сжатое? Дух не видит разницы, он везде и нигде одновременно, в каждом переулке, в каждом городе мира, где хотя бы проездом побывал Саша (а Саша побывал везде) и где по чуть-чуть он терял себя.

888

Жильцы припали к окнам, все, абсолютно все. Тычут куда-то над, даже не пытаются приличия ради прикрыть от ужаса распахнутые пасти. Чересчур яркая вспышка озарила двор, пульсирующий гул дрожью пронёсся по девятиэтажности района. Надя поправила очки. Непохоже на салют. Не понимаю, на что они уставились?

Тряхнуло сильнее, посыпались стекла, но звука нет, звука нет, звука нет, будто никогда не было никакого звука, а то, что по недоразумению звалось звуком, теперь стекало по шее тёплыми вязкими ручейками. Это не страх, уже нет. Страх остался на страницах блога.

Беги, беги, беги – не оглядывайся, беги, спотыкайся, падай, раздирай колени, поднимайся, не мешкай, боль – потом, сейчас – беги…

Не успела она повторить про себя эту заветную формулу, как вдруг с чудовищной силой её отбросило в комнату. Мимо, отвешивая пощёчины, пронеслись журналы и какая-то косметика, сама же она впечаталась в веер, но на этом не остановилась, будто саму её, сложенную из бумаги, потянуло штормовым порывом дальше – в ободранный коридор, который от этого разрушительного воздействия стал ещё более ободранным. Перед носом её истерично захлопнулась какая-то по счёту дверь. Лишь тогда Надино тело, будто оторванное от души, застыло в невесомости среди осколков стекла и памяти. Нет, не жизнь пронеслась перед глазами, скорее хаотичное нагромождение разрозненных фрагментов, каждый из которых без какого-либо умысла норовил подмигнуть ей, не дав даже шанса зацепиться за что-то конкретное.

Из-под четвёртой двери подтекала вода, слегка мыльная, она пузырилась по углам, искала себе дорогу к синевой очерченной кухне через проём «hrm». Значит, не с крыши накапало.

К голове прицеплены какие-то датчики. Надя оторвала их без особых усилий. Провода самого разного сечения переплетались, стелились виноградными лозами по стенам и потолку, проникали под обои, в самую их плоть, будто капилляры, они тянулись к лампочкам, что уныло свисали с потолка, чёрные нити подлезали под каждую дверь. Всё указывало на некую взаимосвязь, слабые импульсы тока щекотно ёрзали в сжатом кулаке.

«Вводные данные», – почему-то подумалось девушке.

Главная же ризоморфа ныряла в темноту, пульсировала, будто живая. Оттолкнувшись от стены, Надя скользнула вглубь, поднырнув под доску с предостережением…

888

Дышать нечем, не получается сделать вдох, что-то тяжёлое придавило грудь, но это не мешало ей плыть сквозь пропасть хвойных ветвей, тянущихся оттуда кистей, руки противятся ей, руки изобретают её, а за ними – проблески голодных глаз, я знаю, что им нужно, ты знаешь, что им нужно. Надя плыла до тех пор, пока могла. Вдохнула – густой мрак, будто дым паровоза, пропитал альвеолы и тут же отступил. Тук-тук. С непривычки пришлось жмуриться, ноги тем временем нащупали твердь, а вернувшийся вес показался Наде чрезмерным.

По хороводам листьев на полу можно было догадаться, что снова наступила осень, дул ленивый и в то же время колкий ветерок. Бетонные стены выросли до освещённого холодным синим солнцем неба; чем глубже Надя забиралась, тем сильнее ветвилось помещение и тем меньше шансов было найти дорогу назад. Об этом она и не помышляла. Вот уже стали появляться комнаты, в которые вели не двери, а узкие и длинные проходы. Заглянув в некоторые из них, можно было разглядеть части родительской квартиры, они были пусты, и там тоже была осень, потоками воздуха оттуда выдувало охряно-красноватые хрусталики; в следующих – были семинарские, лекционные аудитории, улицы и тупики, кафе на соседней улице, вагоны трамваев; в каких-то комнатах обитали только одичавшие собаки, которые истошно лаяли, но в то же время не решались приблизиться. Школьные кабинеты с окнами, смотрящими во двор, – что-то уже давным-давно утратившее свою ценность, но независимо от этого продолжающее влачить своё существование на стендах памяти. Наконец она оказалась перед проходом, который был настолько длинным и узким, что не видать ему конца. Листья, пыль, искромсанную бумагу ветром подгоняло туда. Надя не колеблясь протиснулась меж голых стен и поползла вглубь, и вскоре пространства стало так мало, что ей буквально приходилось продавливать себя через породу. Она серьёзно расцарапала грудь и лопатки, но не остановилась. Сначала тихо-тихо сквозь шорох пробился будто бы голос, ещё шажок, и голос зазвучал отчётливей: