Под синим солнцем

«Ты мой укромный уголок, что скрываешь ты, что таишь? Посмотри, почувствуй, как нежно по-матерински я льну к тебе, прими мои ласки и откройся мне. Смелее, ты же и есть я, а я есть ты, а всё остальное – лишнее и невесомое, оно пройдёт и… и вернётся раз, два, тысячу, столько, сколько потребуется, раз – всё вращается вокруг нас с тобой».

То, что ждало тебя в конце, не вызвало ни малейшего удивления. Посреди комнаты стоял штатив с установленной на него камерой. Жемчужина видоискателя привычно манила.

– Современный мир полнится возможностями, – твердит мама. – Если ты не творишь, ты не существуешь, тебя попросту нет.

Позирование. Принятие себя не могло остановиться на этом. Не могло не противопоставлять себя Другим. Меня много фотографировали. Карточки пизанскими стопками занимали всевозможные полки и ящики, откуда падали, не встречая сопротивления, на пол и больше никогда не поднимались. Я ходила босиком прямо по своим собственным снимкам.

Я катаюсь на лыжах, счастливая валяюсь в снегу.

Я за столом перед свечой в полной темноте.

Я плаваю в озере под дождём.

Я выгуливаю дворнягу из приюта.

Мне нравится смотреть на себя и представлять, будто я существую во всех этих измерениях одновременно. Ложусь на снимки, беру любой и оказываюсь там.

Я в новогодних декорациях перед камином с карамельками в нарядных носках, представляю лёгкое потрескивание поленьев, ощущаю ладонью длинный синтетический ворс, меня смешат, и я смеюсь в предчувствии хлопка шампанского, разливающегося больше на стол, чем в хрустальные бокалы, оживляемые отблесками бенгальских огней. Следующая.

Я взмываю на качелях, майский бриз ласкает мою шею, меня просят представить что-то сложное, быть чуточку серьёзней, чем ждёт от меня крымский пейзаж, и я заставляю себя задуматься о линии горизонта, на мгновение вырастающей над скалистым мысом и тут же рассекаемой им вновь, – а я утопаю в копне своих волос. Следующая.

Я примеряю платья в примерочной, одно за другим, я знаю, что не собираюсь покупать их – они мне не нужны, мне необходимо лишь снимать их, смотреть, как они падают на пол к моим ногам, и я оказываюсь ни с чем. Как всегда. Следующая.

Туалетный столик утопает в цветах, бóльшая часть из которых уже поникшие, сухие лепестки мозаикой застилают стеклянную поверхность – последствия моего дня рождения, я не помню, как он прошёл, лишь незнакомые очертания. Следующая.

Я позирую в аудитории, заполненной мягким закатным светом и пустыми мольбертами, и тут же рисую саму себя с большой выдержкой.

Я в ритуальном круге, среди людей, среди ножей, и горло схватывает от восторга, хочется смеяться, холодный водопад ледяного шёпота обрушивается на моё тело, женщина вышла с экрана, целует в губы.

«Подбородок чуть выше, смотри в камеру, представь, что это мои глаза, левое плечо отведи назад, расслабься, не забывай, фотоаппарат лишь предлог, чтобы быть с тобой».

Прикосновения-осколки. Во взгляде томящая завершённость, исчерпанность ожидания. Ты уверена в том, что нужно от тебя всем им; заговорщицкие губы – по твоему телу – внушают обоюдность отвращения и наслаждения, ваш эспрессо, подскажите, чем отличается от ристретто, ристретто – это когда крепче, а от доппио, доппио – это когда двойная порция. Индустрия наготы и тяга отбрасывать слой за слоем: сначала одежду, а затем и дерму, подкожный жир, мясо, психику и др.

Я вольна очищать себя, я вольна выискивать нужность любым доступным мне способом, и непристойность, что мозолит душу, – я принимаю. И роль натурщицы здесь лишь для публичной допустимости обнажения, не как естественного, но именно как эстетически завершённого состояния, просящегося вслед за общественным порицанием.

– Перед отъездом мы должны тебе кое-что сказать…

– Ты приёмная, Надя. Я бесплодна, – без каких-либо эмоций отрезала мама, сидя на чемодане. Она заказывала такси. Ни драматической паузы, ни взгляда, даже телефон в сторону не отложила. – Последствия аборта, ещё до…

В принятии моего тела другими я искала принятие моего тела самой собой. Оно неожиданно обнаруживалось в желании меня посторонними – их запахами, звуками, сосредоточенным напряжением, в прикосновениях – диффузией тепла, в спонтанной нужности – всё это приводило пусть к кратковременному, пусть к болезненному, но всё же принятию. Интуитивно я догадывалась, что лёд под ногами становится тоньше, приближая меня к бездне, но я вопреки считала, что даже само это разочарование несёт в себе некоторую правдивость.

Там на полу… не все снимки. Те самые – особенные – снимки, что по замыслу родителей должны были подарить мне столь желанную свободу, стать ответом на все вопросы. Их нет. Они забрали их.

Чем больше всевозможных фотографий, рисунков, скульптур, тем больше меня, тем проще заткнуть эту брешь в душе. И неважно, что это лишь видимость. В какой-то момент становится практически невозможно отличить себя от видимости себя, в этой оптической иллюзии я таю, я подобна калейдоскопу – вращаюсь в поисках наиболее полноценного ракурса, способного вместить максимум моих отражений.