Под солнцем и богом

Как ни удивительно, эта трагедия минула для Богданова почти незамеченной. Скорее всего, в силу своей вторичности. Накануне, в ту роковую ночь, он сам смотрел в глаза смерти. Но в червивую бесконечность не провалился: ухватившись за скользкий поручень малодушия, удержался на последней черте. Тяжело дыша, прошелся по периметру, пропуская через себя прерывистый пунктир бытия.

Заглянув в царство мертвых, Богданов сник, утерял интерес почти ко всему: службе, семье, любовным утехам на стороне, к чему был горазд. Судьбу снарядил в режим ожидания, но не потливого, со вскакиванием по ночам, а безучастного – к своему будущему, после ливийской катастрофы, считал он, не стоящему и ломаного гроша. С тех пор ни разу не задумывался, как скоро накинут на него браслеты, когда и на какой сковородке изжарят.

Службу Богданов не просто запустил, откровенно ею пренебрегал: за последние десять дней не завизировал ни одного документа, не удосужился даже отправить годовой отчет за семьдесят девятый, притом что из Госплана дважды звонили, подгоняя.

Приходя на службу, полковник обкладывался профильной литературой и творил, не считая перерыва на обед, до конца рабочего дня. Экономика, как наука и ремесло, была его призванием, смыслом существования. В религию вместе с тем обратиться не могла, поскольку, как таковой, экономики в СССР не существовало. Она, безусловно, бытовала, но, мягко говоря, условно, по большей мере в головах своих идеологов-прародителей. Не звать же экономикой чугунный корсет с поясом верности, не подлежащий ни починке, ни регламенту. Дитя-то мертворожденное…

В силу большой занятости на изучение западной научной литературы прежде у него времени хронически не хватало. Подчитывал лишь иногда и через периодику следил за новостями. Ныне же, пережив крах карьеры и судьбы, хоть и отсроченный, навострился наверстать упущенное. И не спортивного интереса ради – твердо решил оставить после себя зарубку. Хорошо знал: на расстрельных делянках таблички не всегда, не говоря уже о памятниках.

Иностранные журналы, книги, доклады научных конференций сменяли друг друга в фокусе его взыскательного интереса. Когда, по изучении оглавления, захлопывались, но чаще привлекали внимание – на час-два, а то и несколько дней.

В отличие от компаньона Шабтая, на днях подсевшего на газетный жанр, и, как и он, травившего зрение, Богданов сочетал упорное чтение с письмом: то и дело делал выписки, которые в конце дня систематизировал в гладко исписанные страницы, бегло, почти без помарок. Творил по-английски, никогда не задумываясь над нормативностью фразы и не сверяясь со словарем, ибо владел языком на уровне родного.

За полторы недели листов исписал немало, порядка полусотни. На первой странице мерно пухнущего манускрипта выделялось жирное заглавие: «Фондовая биржа. Акселератор или тормоз экономически ориентированного общества?» Чуть ниже – подзаголовок: «Альтернативы».

Дня через три помощник напомнил о делах, заброшенных и требующих экстренного вмешательства. Их телефонный аппарат плавился, но Богданов свою трубку упрямо не подымал. Капитана на полуслове оборвал: «Я здесь решаю, что важно, а что нет!»

– Слушаюсь, товарищ полковник! – вытянулся помощник, секундой ранее буравивший взором букинистические редуты. Кабинет Богданова выглядел именно так.

До недавних пор на столе у шефа одна текучка: распечатки счетов Конторы в оффшорах, документы компаний-прикрытий и запускаемых в разработку подложных фирм. Трех-четырех папок хватало.

Полковник подчинялся напрямую Остроухову и Куницыну, даже перед начфином Комитета не отчитывался. Оттого и развернул лабораторию, ни от кого не таясь. На то она и разведка – практически бесконтрольная, автономная структура, по большей мере работающая на саму себя. Но главное, до фонаря стало все!

А вообще, отметая все частности, именно с подачи Богданова разгорелся весь сыр-бор. Полковник был никем иным, как протеже ботсванского проекта, разнюханного и доведенного до фазы воплощения пронырой Калмановичем. (Дух прямо захватывает: где весьма продвинутый, но поделенный давно Израиль, а где убогая, правда, непаханой целины Ботсвана).

Впрочем, Богданов заразился подметной идеей почти случайно. Бизнес-план Шабтая залетел в его форточку по неразберихе. В Агентурном отделе, где он первоначально всплыл, откровенно растерялись от шапки «В Совет Министров СССР». Что за тропический овощ такой, как надкусить? Кстати, на каком материке Ботсвана и с какого боку к советской разведке эта «Ода чистогану»?

Вместо засолки, то есть сдачи в архив, хранилище по большей мере бесплодных донесений и идей, переправили цидулку казначею. О деньгах ведь речь! Ему и флаг в руки! Пусть в свои анналы и вносит, наверняка у него с архивными площадями полный ажур.

Отфутболивая опус Богданову, куратор Шабтая чертыхался: