Под солнцем и богом

Чаще интересы Управления пересекались с таможенниками. С этой хамоватой братией, к счастью, удавалось расходиться, не разоряя смету. Расчет, правда, не дармовыми путевками, а фондами на дефицитное жилье.

В илистую заводь исподволь складывающейся рутины неожиданно ворвался новый могучий игрок-рэкетир – Министерство обороны. Безусловно, не владыка морей в лице линейного корабля «Минфин», но, по меньшей мере, эсминец.

По негласному modus vivendi советской надстройки армия – фундамент власти. На политическом манеже СССР Комитет госбезопасности в ее тени терялся, словно под слоном моська. В расстановке политических сил страны СА – грозная сила, на ведущих позициях. Уездным ячейкам КГБ со штатным расписанием в один-два сотрудника – не дотянуться, кишка тонка.

Между тем СА до недавних пор КГБ палок в колеса не ставила и дорогу не перебегала. Более того, тесно с ним сотрудничала. По идее, после наметившейся в сфере вооружений стагнации интерес к чекисткой охоте за западными технологиями у военных, будто бы должен был бы возрасти. На практике же произошло обратное.

Собственное сыскное ответвление – Главное Разведывательное Управление – высокопрофессиональный, эффективный механизм, Министерство обороны засекретило напрочь, свернув все его контакты со смежниками. Как вскоре выяснится, формально. При случае намекнули: о ваших закулисных сделках с Минфином мы в курсе. Большие расходы и у нас, делайте выводы…

Взаимообмен информацией между двумя сыскными структурами – славная традиция с довоенных времен – канул в Лету истории. Взамен воцарилась практика биржевых спекуляций и торга. В конце концов ГРУ изловчилось до того, что своих перспективных агентов уступало Управлению по методу футбольных трансферов или аренды, а любые ценные сведения приоткрывало за валюту.

Своему коллеге, заместителю начальника ГРУ, Куницын как-то бросил в сердцах: «Когда припрет, и ты явишься. Что тогда?»

– Объявишь… – выдал сквозь зубы смежник, уточнив: – Свою цену.

Тем временем бюрократы прибирали национальное достояние к рукам, преображаясь по ходу дела в плутократов. Жить на широкую ногу, распутничать, бравировать клановым иммунитетом становилось нормой.

Мало-помалу «борзые» стали выходить из моды, растворяясь в прошлом как примитив бартерной экономики. Взгляды новоявленных патрициев устремились за кордон – в мир частной инициативы, мерно жиреющий и, представлялось, навсегда разобравшийся со своим жизнеустройством. В итоге «покровителям» из Минфина Богданов открыл в Швейцарии и Люксембурге счета на предъявителя, регулярно их пополнял.

Между тем ничего революционного, принципиально нового казначей этим не сотворил. К тому времени все крупные чины Министерства внешней торговли, ГКЭС[78], прочих госинститутов, державшие под контролем валютные потоки Запад-СССР и наоборот, обзавелись за бугром всевозможными нишами, планомерно набивая мошну.

Судя по всему, Остроухов знал свою страну намного хуже, чем обкатанное и активно им третируемое зарубежье. Иначе не проморгал бы ползучий переворот, сподобивший СССР в притон казнокрадов. По крайней мере встретил бы его во всеоружии. Неизвестно, правда, как, ибо элитарная, оторванная от советских будней разведка никакой пользы обществу начальной фазы накопления не несла. Причина – до икоты прозаична.

С именем Конторы не связывался никакой товар – единственный меновой эквивалент в мечущемся из стороны в сторону, обанкроченном социализмом обществе. Пока режим держался на плаву, щедро финансируя разведку, ее участь в дни смуты оставалась незавидной – безропотно мириться с тем, что тебя обдирают как липку…

Вдоволь насытившись кодексом дня, трио Остроухов-Куницын-Богданов в один далеко не прекрасный момент, осмыслило: они служат державе, неизлечимо больной раком и переведенной бесстрастной историей на режим химиотерапии.

Остроухов и Ко хорошо знали: большая политика делается обычными, если не заурядными людьми, которые подвержены человеческим слабостям не в меньшей степени, чем простые смертные. От подданных их отличает лишь одно – безмерное честолюбие.

Амбиции при этом двигают лишь по служебной лестнице, не устраняя ни один из изъянов разума, заложенных природой: страх перед неизвестностью, меланхолия сомнений, боязнь кардинальных перемен и прочие кривые человеческой души.