Под солнцем и богом

И последнее. Проникнетесь, наконец, значимостью задания. «Январский гром» не рутинная текучка, отнюдь. Это инициатива, устремленная в будущее, платформа, где формируется двадцать первый век.

Западный мир захлебывается от перепроизводства своих мощностей, многократно возросших в эпоху НТР, мечась в склепе статус-кво – между нищетой третьего мира и замкнутом на себе, но сулящим огромные рынки сбыта коммунистическим лагерем. Капсулу последнего нам нужно во что бы то ни стало разбить. Расколем ее – устраним главную препону к становлению глобального общества без границ!

Глава 28

У Акивы Глика, главного раввина йоханнесбургской общины литваков, тряслись поджилки, но не все, местами. В его годы, близящимися к девятому десятку, страхи свое отгуляли, как и выработался сам изможденный долгой жизнью старик.

Кроме чувства долга – служить своему все еще мающемуся народу – на прочее раввину давно наплевать. В первую очередь, на самого себя. Сколько начертано, столько отмеряешь. Не моли…

Сползание ЮАР в клоаку апартеида – лишь унылая сводка закономерных событий. Безумию не поможешь, не переболеть им… Перестала болеть душа и за Израиль, который незаметно подцепился к составу расовой вражды – муфтой, взятой у старушки Англии на прокат. Безразличны материальные блага, удовольствия и даже разбросанная по всему миру родня. В его потухшем, почти что обнуленном мире дотлевает последний костер – недоделанных общинных дел. Именно эта спираль держит его в седле, умаляя недуги, коими переполнена старость.

Раввин порылся в карманах лапсердака, вытащил упаковку таблеток. Вылущив две, забросил в рот и запил минеральной водой из бутылки. Прислонился к спинке кресла и с маской опустошения, по которой изредка прокатывались волны расщепления медикаментов, отсутствовал минут десять.

Раввин вновь поднес бутылку, отхлебнул, учащенно задышал. Почему-то схватил себя за бороду, подергал. Оживился, стал нечто искать на столешнице. Заглядывал под книги, папки, но требуемого не находил. Застыл на мгновение и наконец хлопнул себя по лбу. Встал и, держась за позвоночник, поплелся, шаркая, к этажерке.

Блокнот – искомая цель – на виду, на средней полке. Бережно взял, перевернул две страницы и, прибавив движениям решимости, вернулся к столу. Сверяясь с какой-то записью, набрал на диске номер телефона.

– Хэллоу, – опасливо ответила трубка, но не сразу, секунд пять спустя, после того как обращения не прозвучало.

– Ма нишма, мар Калманович?[88] – непринужденно обратился раввин.

С той стороны – тишина, но Глик вдруг почувствовал: трубка отяжелела, как минимум, вдвое. Бросив на подмогу правую руку, прижал ее к виску.

– Не притворяйся, что не понимаешь! – продолжил на иврите раввин. – В твоих же интересах!

– Who are you? – отозвался наконец абонент.

– Как изъясняться – дело твое. Проблема не в языке, а в обмане! Ты Шабтай, а не Арон! – озвучил по-английски раввин.

– Ребе, это вы? – Настал черед абонента испытать возмутителя спокойствия: вопрос прозвучал на идише.

– Собери вещи и убирайся! Если не хочешь навлечь на добропорядочных граждан беду… – зашелся в кашле раввин.

– Что случилось, ребе?

– Меня спрашиваешь? Себя лучше спроси…

– О чем?

– Дурака не строй! Наследил, отличился… – возмущался раввин. – Кто только тебя не искал! С тех пор, как в приют тебя устроил… Трезвонили, не давая покоя… А до меня не доходило, что это ты. Лишь увидев твое недавнее фото, понял: это один и тот же человеке! Оказалось, раввин из Израиля, частные детективы, полицейские – все по твою душу. Зовут тебя Шабтай Калманович, а не Арон.

– Ошибка, ребе, недоразумение! – пролепетал Шабтай.