Под солнцем и богом

За две недели с тех пор, как «Анголец» вторгся в ее жизнь, Дина, хоть и избавилась от мук заботы о родственнике, покой между тем не обрела. Напротив, окончательно его потеряла. Ее тонкая девичья душа, словно в горячечном бреду стенала, металась. Нагрянула любовь, но не та, которой светишься, паря в облаках, а душная, чумная, с закатыванием белков – любовь затяжного невроза. С припадками ненависти, обращенной к самой себе, которые сменял провис бессилия. Перед властным, коварным наркотиком, который вколол ей Арон, походя столкнувший жертву в чан греха, где было так сладко и до отрыжки непереносимо. Черный маг, обнаживший в ней требушиное, о чьих токах, до поры до времени спавших, она и не подозревала. Пират-насильник с манерами волшебника. Сатана, затопивший ее «я» и, как сквозь горькие слезы ей казалось, унесший, насвистывая, в кармане.

Прижав носовой платок к лицу, Дина жалобно всхлипывала, но не от бабьего отчаяния – переваривала их первую с ангольцем ночь.

– Тебе, наверно, было трудно, – непринужденно сказал «Анголец», когда Дина, переводя дух от забот по хозяйству, собиралась с мыслями, чтобы дать последние ЦУ. Не проходное будто радушие, в которое облеклась фраза, задело, обогрело чем-то достоверным, искренним. Позже прозвучали еще какие-то слова, вроде, незатейливые, но исподволь приковавшие внимание. Нечеткие, но столь влекущие жесты и еще… густой, будоражащий запах лаванды, заполнивший дом. Ей не только расхотелось уходить, естество затрепетало, возжелало сублимации ощущений – и без того взвинченных зовом таинства, загадки.

– Я проведу тебя к машине, ночь… – предложил «Анголец», подбавив интриги.

Она машинально встала и, поправив на деде плед, направилась к выходу. У машины протянула свою руку, притом что к всевозможным жестам, тем более мужским, была чужда. Почему-то ей захотелось прикоснуться к некрасивой, даже заскорузлой ладони, пощупать тайну, вкусить…

Они вкушали ее до утра, до темных разводов под глазами и на простынях. Дину втянул – без остатку – хлюпающий, порой гикающий, но столь смачный мир. Ее всосала бездна, в диких масках и без них, кусачая, и до слома тормозов – срамная. Небогатый опыт Дины скомкался в своей неуклюжей стыдливости, напоминая фиговый листок, которого стыдишься больше, чем то, что он прикрывает. Все привычные ценности, помыслы о добропорядочной еврейской семье, женские амбиции и чаяния раскрошились в нечто наносное, омерзительно обывательское.

Ее лубочный, столь уютный закуток заполнил многорукий паук из неведомого семейства, одним присутствием обративший Дину в послушный придаток, лебезящую собачонку, заглядывающую хозяину в рот и готовую исполнить любую его прихоть. Но то и дело раскаивающуюся…

Арон таранил воображение Дины не одним даром серцееда-растлителя, охмурял многогранностью натуры: начиная с легенды дезертировавшего из Анголы советского офицера, кончая вселенскими планами разбогатеть.

Без оглядки на свой статус сиделки, Арон делился, каким ему видится кратчайший путь на Олимп. Дина слушала, раскрыв рот, поражаясь, откуда подноготная западного предпринимательства ему до мельчайших деталей знакома.

Проведав о Джейкобе, ее приятеле, сотруднике «Де Бирс», «Анголец» осторожно о нем расспросил. И не праздного любопытства ради, а с конкретной целью, застывшей в цепких глазах. Незаметно подвел: она, встретившись с Джейкобом, кое-что разузнает… Особой сметки не требовалось – внутриведомственную, закрытую информацию, что подразумевало: стать пособницей противоправного, уголовно наказуемого деяния…

Ее отчаянные возражения Арон отмел, обезоружив тривиальной фразой: «Тебе это нужно не меньше, чем мне».

– Собственно почему? – чуть не задохнулась от изумления Дина.

– Мы создадим свой «Де Бирс», тебе не хочется? – огорошил, сама наивность, «Анголец».

– Мне? Не знаю… Где мы, а где «Де Бирс»…

– Совсем рядом, дорогая.

– А если он откажется? Что тогда?

– Ты же женщина. Был бы я… – обезоруживающе рассмеялся Арон.

Джейкоб не один год сох по Дине, но был плюгав и кожа да кости. Их отношения то обрывались, то возвращались в исходную точку, но постель обходили стороной. Дина давно бы порвала с Джейкобом, если бы не его милая застенчивость и, конечно, радужные перспективы бой-френда, завидного жениха, в неполные тридцать прочимого в начальники отдела и ни где-нибудь – в «Де Бирс».

– Я готов за тебя умереть, Дина, но этого не проси! – взмолился Джейкоб, когда обнажился истинный мотив свидания.

– Женщины любят тех, кто жертвуют… – глядя куда-то в сторону, пробормотала она.

– Пойми, переговоры об учреждении концерна-монополиста в Ботсване – вопрос не ко мне. Я от них как от Луны. Какие-то полунамеки – все, что мне известно. Об этом даже в курилках не шепчутся – засекречено так!

Джейкоб все же выведал, скорее всего, разговорив Оппенгеймера-старшего, своего родственника, самого президента «Де Бирс». Но наступившая за сим ночь воздаяния, полная обоюдных слез, омерзительных телодвижений стала для Дины жертвой, принесенной неведомо для кого и чего. Заказчика-то промышленного шпионажа – поминай, как звали!