Под солнцем и богом

Двигатель взвизгнул от передозировки газа, Шабтай устремился к ближайшему жилому массиву.

Въехав в жилую зону, он остановился у телефонной будки, но, внимательно осмотрев ее, поехал дальше. Минул еще несколько телефонных будок, каждый раз высматривая какую-то примету, которая, судя по всему, отсутствовала.

Шабтай добрался до первого благополучного квартала, когда, наконец, спешился. Прошел к свежевыкрашенному телефону-автомату, открыл покоившийся на полке телефонный справочник, принялся в запальчивости листать. Не дойдя до середины, замер, вернулся к началу гроссбуха – к оглавлению. Там перекинул листов десять, на букве S заскользил пальцем сверху вниз, в самом конце раздела – впил взор.

Искомое оказалось номером нужной страницы, зашелестел листами вновь. Через минуту перебрался в джип, вытащил из бардачка карту города. Поглядывая на адрес, занесенный из справочника в записную книжку, путешествовал из одного квадрата карты в другой, пока не откинулся на сиденье, будто с чувством удовлетворения.

Спустя час Шабтай остановился у одноэтажного здания с табличкой The Synagogue of the Lithuanian Jewry[17]. Небоскребы downtown Йоханнесбурга, нависавшие вокруг, заслоняли от лучей солнца серебристую шестиконечную звезду, то ли покровительствуя ей, а, может, в упор не замечая.

По двое, но чаще поодиночке в здание храма входили нарядно одетые мужчины возрастом от пятидесяти до восьмидесяти лет. Наступали сумерки. Судя по активности посетителей, близилось время вечерней молитвы.

Стоянка на этой улице, как и во всем downtown, запрещена. Заметив оглянувшийся на него полицейский патруль Шабтай, тронулся. Пристрой джип, подумал он, сей момент он твой единственный союзник.

Вскоре он припарковался на ближайшей платной стоянке. Намеревался было двинуться в храм, но передумал. Решил дожидаться конца молебна в джипе, дабы не шокировать нарядно одетую публику двухдневной щетиной и разящей потом сорочкой. Да и светиться без надобности особого смысла не видел.

Из всей конгрегации Шабтаю нужен был один единственный человек – ребе[18]. Полагал, что лишь у него, слуги божьем, может рассчитывать на взаимность, без всякой гарантии, разумеется.

Ко всему прочему, не имея продуманной стратегии разговора, толкаться в синагоге – прок маленький. Нужно было все обмозговать, нащупать верную нить.

Шабтай прилег на заднем сиденье, вдруг ощутив, что глаза слипаются. Принимая самые немыслимые позы, предыдущую ночь не сомкнул глаз. Последний раз он так корячился двенадцать лет назад, угодив худосочным юношей на «нары» ГРУ, где его до черноты в глазах гоняли по пересеченке, порой сутки напролет. Повзрослев и возмужав, все-таки не понял зачем. Будто не догадывались, каких нулей он агент…

Какой-то цепкий, но невидимый гребешок ухватился за его густую шевелюру и извлек из хлопка-сырца сна, заставив принять горизонтальное положение. Короткой, но яркой вспышкой мелькнули фигуры входивших в храм соплеменников. Субтильностью и почти детской незлобивостью черт они взывали к сочувствию в этой ощетинившейся ненавистью стране.

Тут Шабтая огрело: задумка направить стопы к покинувшим Литву полвека назад землякам-соплеменникам – серьезное, а может, и непростительное заблуждение. Пущенных по его следу гончих, вне сомнения, снабдят досье. Рано или поздно вскроется, что в ЮАР обитает крупнейшая в мире община литваков, исключая, конечно, Израиль и США. Вынюхав зацепку, начнут охоту с той же точки, что и он, то бишь с храма.

Лицо Шабтая сморщилось, заиграло желваками. Но вскоре, разгладившись, округлилось – какой-то вечной, лунной простотой.

Откуда-то выплыл бетонный саркофаг «Абу-Кабира»[19], почему-то напоминавший ему Мавзолей. Он сотни раз проезжал мимо этого «шедевра зодчества» в городской черте Тель-Авива, и неизменно ежился. Не раз пробовал представить себя за этими стенами, понимая, что те по нему давно плачут или точат на него зубы, но фантазия пасовала, вязла в дрожи.

Открытие обескуражило: случись ему невредимым сесть в самолет, единственный угол, сулящий гарантии его разменянной на игровые жетоны жизни, – этот мерзкий, давящий своим уродством саркофаг. В прободной безнадеге, где, как раненная птица, он трепыхается, прочие перспективы, включая разрабатываемую, грош в базарный день.

Получается, подумал он, не прибившись к берегу, все что остается, явиться в Лоде[20] с повинной к дежурному ШАБАК[21].

Блеклым, припыленным взором Шабтай окинул окрестности. На близлежащей к стоянке улице увидел вначале одного, а потом еще нескольких чернокожих, торопящихся и то и дело озирающихся. По виду – обслуга. Время до наступления комендантского часа, должно быть, таяло.

«Торопиться и мне… – определился Шабтай, – в храм. Молебен допевает последние псалмы. Ну а в «Абу-Кабир» я всегда успею, и суток хватило в восточно-берлинской одиночке, чтобы упираться рогом…»