Под солнцем и богом

С учетом недавней двойной переадресовки в синагогу он решил не заходить и дожидаться ребе снаружи – в представившейся кстати кондитерской-кафе. Потягивая пепси-колу, Шабтай наблюдал, как прихожане покидают храм, стихийно кучкуясь и возбужденно беседуя. Подумал: «За этим живым словом, то бишь духовным плечом, их сюда и тянет. Не исключено, кто-нибудь из них – мой родственник, пусть дальний. По крайней мере в этом городе, не говоря уже о стране, такие найдутся. И как им повезло, что, гоняясь за адреналином перемен, они (а скорее, их предки) из Литвы вовремя дернули, ведая о безвременье газовых камер, расстрельных рвов и концлагерей лишь понаслышке».

Основная часть молившихся рассосалась, но Шабтай знал, что некоторые еще внутри, кто получить совет, а кто – излить ребе душу. Рассчитавшись в кафе, он подтянулся ближе к синагоге. Фланировал по тротуару, реагируя на каждый звук, как чуткое животное. За полчаса из синагоги с интервалом в пять-десять минут вышли последние прихожане. Воцарилась пауза, досаждавшая то неизвестностью, то побуждавшая рвануть куда подальше…

Шабтай знал, что судьба столь непростого разговора во многом зависит от первой фразы или, по крайней мере, от первых нескольких фраз. И, конечно, не вызывало сомнений: если в конце концов он не бросится в аэропорт, поддавшись эмоциям, то с ребе будет изъясняться на мамэ лошн[22], воспроизводя свою драму, но сюжет – никуда не деться – нафантазирует…

Как Шабтай и предполагал, ребе вышел не один – со свитой из двух габаев[23]. Если отмести столь немаловажную составляющую, что контакт тет-а-тет со жрецом под вопросом, возраст ребе обнадеживал. Ему за семьдесят. Следовательно, наиболее вероятно, родился в Литве. Был бы раввин лет на двадцать моложе, литовского наверняка бы не знал или же владел им поверхностно, почерпнув вершки от родителей.

– Привет вам из Литвы, ребе, – по-литовски обратился Шабтай. По реакции обернувшихся в недоумении габаев, он понял, что переориентировался верно. В отличие от ребе, чья спина застыла как плита, литовский габаям, весьма похоже, не знаком.

Белые космы раввина пришли в движение, чуть приоткрывая профиль. Он с опаской взглянул на Шабтая.

– Кто это, ребе? – спросил на идише один из габаев. Увидев, что Шабтай снисходительно улыбается, растерялся вовсе.

– Что вам нужно? – откликнулся по-английски раввин, явно взволнованный.

– Мне нужен совет, ребе, – по-литовски продолжил Шабтай. Похоже, на сей раз слово «ребе» у габаев отложилось – недоумение на их лицах сменил интерес.

– Я служу Господу и… своему народу, – сказал по-английски ребе, игнорируя литовский пришельца. Подкрепил сказанное кивком в сторону храма. – Хм, советы… – Ребе все-таки выдал себя.

– Займу всего минуту, уважаемый, – прибег к мамэ лошн Шабтай.

От сытного винегрета языков лица габаев дружно поглупели.

– Кто вы, молодой человек? – спросил раввин, пристально всматриваясь в визави.

– Мы можем поговорить наедине? – вновь прозвучал литовский.

Раввин скривился в лице и нескладным движением плеч. Отделился от эскорта и двинулся к Шабтаю, казалось, через не могу. Габаи устремились вслед, но незаметным движением раввин осадил свиту.

Сдабривая навеки застрявший в еврейском местечке идиш литовским и прикусывая прорывающиеся английские и ивритские слова, Шабтай в один заход вывалил свою историю, будто с юных лет оттачивал искусство сказочника, но, скорее, детектившика. Раввин слушал, не перебивая. Время от времени лишь снимал очки и протирал платком диоптрии. В итоге засунул очки в боковой карман лапсердака и уже не вынимал, подслеповато щурясь.

Оказалось, Шабтай ни много ни мало майор Советской Армии, командированный в Анголу советником военной миссии. Тяжкие бытовые, но в еще большей степени – природные условия на нравственном климате советской колонии сказывались пагубно: махровым цветом расцвели блуд, картежные игрища и запойное пьянство. Один из партнеров-картежников задолжал Шабтаю крупную сумму. Когда Шабтай потребовал сатисфакции, тот, в стельку пьяный, изложил свою версию окончательного решения еврейского вопроса, в запальчивости заметив – немцами безнадежно проваленного. Получив в физию, незадачливый картежник выхватил пистолет, но Шабтай его упредил – выстрелил первым, пока тот, шатаясь, снимал предохранитель. Убил его или нет – он не знает, поскольку, допетрив, что, в лучшем случае, ему ближайших лет десять гнить в остроге, оседлал первый попавшийся автомобиль и дал деру. Проявив чудеса изворотливости, пересек ботсванскую, а затем и юаровскую границу. В результате оказался здесь, в Йоханнесбурге.

Шабтай остановился, посчитав, что для начала с ребе довольно, в столь почтенном возрасте перегрузка воображения вредна. Пусть за длинную жизнь раввин наслушался всякого, несложно предположить, что советского гражданина до сих пор не встречал. Особенно такого, кто, как в крутом боевике, перемахнул две границы, предъявляя вместо паспорта жетон с солдатским номером.

– Как зовут тебя, парень? – спросил раввин, дав Шабтаю отдышаться.