Под свист пуль [litres]

Генералы, беседуя, неторопливо шли к машине. А убитый поворотом своей судьбы Даймагулов, чуть поотстав, плелся следом. Даже себе он не хотел признаваться в том, что его держали в Северо-Кавказском региональном управлении не только привычка к практической работе, а кое-что еще и другое.

Да, была… была еще одна причина, пожалуй, главная, по которой он не хотел покидать сей край. И звалась она Тамарой Федоровной Квантарашвили, носящей звание майора медицинской службы. Уехать в Москву означало практически навсегда расстаться со своей богиней. Не только не видеть ее хоть иногда мельком, но и ничего не знать о ней, то есть самому отрубить все концы. А у него оставалась еще надежда. Пусть крохотная, но она была! Недаром же русские говорят: чем черт не шутит, когда бог спит.

Да, у его соперника, конечно, больше шансов. Двенадцать лет совместной жизни на помойку не выбросишь. Это что-то да значит. Но где уверенность в том, что она захочет вернуться к бывшему супругу? Бросил же он ее один раз. Значит, поступил по-предательски. А женщины редко такое прощают. Следовательно, и у другого мужчины, который ее сильно полюбит, тоже может появиться шанс. Надежда умирает последней. А вдруг? Ну, не получится ничего у Агейченкова. Возврат к прошлому не столь легок. Разбитый горшок трудно склеить. Всякое может случиться. А если выпадет и ему счастливый билет? Ну, бывает же такое!

Расставаться с мечтой никак не хотелось. И это мучило Даймагулова больше всего.

Всю обратную дорогу в Тусхорой Николай Николаевич с горечью думал о том, что произошло с ним. Он сидел на переднем сиденье рядом с водителем. Генералы разместились сзади, негромко беседовали. Но Даймагулов даже не слышал, о чем они там говорят. Мысли были поглощены случившимся, ввергнувшем инженера в транс. Все его существо бунтовало против свершившейся несправедливости. Он не мог понять одного: почему с ним так поступили? Что он, — плохо служил? Даже согласия его не получили… Несправедливо это! Но кому пожалуешься? Два главных начальника — вершители офицерских судеб — так решили…

У него мелькнула идея: а не подать ли рапорт об увольнении в запас. Выслуга есть. Пенсию дадут. И будет он вольной птицей… Но даже сама мысль остаться вне армии: существовать тихо, мирно, по-обывательски, а не в этой боевой, кипучей жизни, вызывала в душе яростный протест. Он не мыслил себя вне воинской среды, без крепкой дисциплины и напряженного трудового ритма, связанного с опасностью. Ведь сапер ошибается только раз! Нет, он был готов на все, что угодно, но только не на уход из войск, что означало бы уже не жизнь, а прозябание.

Выхода из создавшегося положения Даймагулов не видел.

Генералы улетели почти в сумерках. Агейченков присоединился к ним на подъезде к Тусхорою. Он еще утром хотел ехать с начальством на заставу Найденыша и в первую комендатуру. Но Ермаш воспротивился:

— У вас что, Николай Иванович, другой работы нет? — строго спросил он. — Вот и занимайтесь своими делами. Граница не любит, когда ее оставляют без надлежащего командирского присмотра. С нами едет инженер, — этого достаточно. Он вам потом обо всем доложит.

Агейченкову ничего другого не оставалось, как козырнуть:

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант!

— Давайте сразу на вертолетную площадку! — сказал директор, когда они по серпантину поднялись к отряду. — Машины, надеюсь, готовы к вылету?

— Так точно, товарищ генерал-полковник! — отчеканил Агейченков. — Вот только не поздно ли? Скоро стемнеет. И идти машине на небольшой высоте между скал опасно. Расстояние здесь между ними мизерное.

Он предложил генералам остаться в отряде до утра, чтобы, не дай бог, ничего не случилось. А сейчас поужинать. Все готово.

Но директор не согласился с ним. Покушать они успеют и во Владикавказе прямо на аэродроме. А ему нужно как можно скорее попасть в Москву.

— Вы что думаете, полковник, — с легкой усмешкой сказал он, — президент не ждет моего доклада? Надо понимать, что его волнуют здешние события, напрямую связанные с безопасностью государства.

Не согласиться с этим было нельзя. И Агейченков, скрепя сердце, дал команду выпустить «вертушки».

Проводив начальство, командир и инженер сели в машину и отправились в столовую. Ехали молча. Даймагулов кое-что хотел сказать Агейченкову, но тот сидел впереди угрюмый, насупленный, и инженер не решился заговорить первым.

Ужин еще не начался. Видно, ждали высокое руководство, и никто не решался заявиться в «едальную палатку», как называли столовую старшего командного состава местные острословы. В помещении было пусто, и Агейченков с Даймагуловым ужинали практически вдвоем. Сидели рядом и жевали молча. Сосредоточенно. Словно им и говорить-то было не о чем.