Под Варды синими сводами (СИ)

Да, Халет была воином, как и он. Так же, как и он, дочь Халдада была гордой, своевольной и не терпела ничьего командования, ничьей воли, кроме своей собственной. В этом отношении она была гораздо свободнее, ведь после смерти отца и брата она сделалась предводительницей и единственной владычицей халадинов, он же всегда был вынужден подчиняться воле отца, а потом воле старшего брата.

Владычица Халет была умна и бесстрашна, порой отчаянная в своем бесстрашии, она была единственной, кто открыто осмеливался дерзить ему. Она знала его, Карантира, таким, каким увидела Лорда Таргелиона в день их знакомства, и ей было совершенно безразлично, чей он сын, а чей внук. Она не знала о Клятве, об Исходе, об Альквалонде, не видела горящих лебединых кораблей в ночи безумия в Лосгаре, она не знала об Илиссе, не знала о внутрисемейных дрязгах, не знала, что означает на квенья его имя Карнистир — «Краснолицый».

Он тоже о ней ничего не знал. Он вообще мало что знал об атани, а благодаря Халет неожиданно для себя по-новому взглянул на них. Раньше Карантир попросту не замечал их, ничтожных, хрупких, чья жизнь скоротечна как единый миг, а душа уходит в небытие. Но, познакомившись с Халет и ее халадинами, четвертый сын Феанаро открыл для себя ценность жизни. Слабые, подверженные болезням, сгорающие без следа, как сухой хворост в пламени кострища, Пришедшие Следом, цеплялись за жизнь, сражались до последнего, отчаянно, насмерть, как если бы, обороняя свои жизни, они обороняли вечность, подобно квенди. Они хотели жить и знали цену каждого прожитого ими дня. И он, подобно смертным, незаметно для себя начал ценить жизнь — свою и чужую, сильную и бессмертную, хрупкую и короткую, а более всего ту, что была у него с Халет.

Она никогда не видела его братьев, лишь он, Карнистир, был для нее прекрасным собой эльфийским князем, спасшим ее народ от истребления ордой орков. Владыка Таргелиона преклонялся перед ее храбростью и самоотвержением, восхищался стойкостью ее атани, и сравнимым лишь с героизмом нолдор, подвигом, когда жалкая горстка людей под началом отца и брата Халет, а затем и ее самой, удерживала большой, хорошо вооруженный отряд орков за ненадежной, готовой в любой момент рухнуть, изгородью. Халет стала для него примером того, как должно бороться за жизнь и свободу — несмотря ни на что, как бы ни был силен и свиреп Враг.

В первый раз с ним случилось тогда, что он предложил кому-то свою помощь, и в первый раз с ней случилось, что она приняла помощь от кого-то. Так совпало у них, и начались их дни, отданные обустройству атани на временную стоянку близ Таргелиона и поначалу молчаливым прогулкам вдвоем у вод холодного озера Хелеворн. А затем началось самое прекрасное — сладкое и терпкое безумие долгих ночей, переполнявшее обоих, дарившее чувство умиротворения и гармонии, позволявшее острее ощущать красоту окружающей их северной природы и дышать свободнее, легче. Халет словно давала ему свежие силы, энергию жизни, и он стремился не остаться в долгу.

Они часто спорили в беседах. Он сердился на себя за свой скверный синдарин, не позволявший ему подобрать нужные слова, чтобы переубедить ее, чтобы уговорить остаться навсегда подле него, сбивался на квенья, который она начала учить после их знакомства. Порой в разговоре с Халет он чувствовал себя беззащитным перед уколами ее гордой натуры. Карантир, как и полагается мужу, был полностью открыт избранной им супруге, а оттого любое неосторожное слово могло задеть, ранить, причинить боль. Халет настаивала на скорейшем уходе халадинов с земель Таргелиона. Она хотела вести их на запад, туда, где, по ее мнению, будет безопаснее жить. С каждым, заканчивавшимся ничем, спором в Карантире все сильнее разгоралась бессильная досада и все шире разверзалась пропасть отчаяния, куда, он знал, суждено ему погрузиться, когда Халет с народом покинет его владения.

Когда она сказала, что ожидает ребенка, добавив, что это еще один его дар, драгоценный дар, предназначенный лишь ей одной, он не смог найти слов. Так и стоял, ошеломленный, побледневший. Он тогда лишь попросил ее задержаться до времени родов в Таргелионе, где она смогла бы быть в безопасности, втайне надеясь, что с появлением ребенка, она все же останется с ним рядом. Карантир терзался за нее, хоть никогда и не высказывал вслух своих опасений, боясь оскорбить ее гордость. Беременная Халет отчего-то казалась хрупкой и уязвимой телесно, даже несмотря на то, что, в отличие от дев из квенди, была крепкого сложения.

Когда родившейся у Владычицы халадинов девочке было всего три месяца, она вновь заговорила о подготовке к походу на запад.

— Нам здесь не выжить, ты знаешь. Логово тварей близко, — в который раз приводила она свои доводы, — Мы двинемся на запад, попросим покровительства у Тингола. В тех лесах нам будет безопаснее, — в ее голосе слышалась решимость.

Да, она все для себя решила.

— Останься… — упрямо и обреченно уже в который раз повторял он, мрачнея и хмурясь, — У нас ведь дочь…