Под Варды синими сводами (СИ)

— Это память о брате, — сказала она, обнимая меня, — ты ведь стал таким же отважным воином, каким был он.

Дэнетор, ее брат и Владыка народа лаиквенди, был храбрым воином. В Первой Битве за Белерианд он, не дождавшись подкрепления воинов Таура Элу, атаковал армию Моргота и пал, попав в окружение. Мама считала, что Владыка Тингол умышленно держал в засаде свое войско, дожидаясь, пока измотанный сражением с армией лаиквенди и нандор противник не ослабнет и не потеряет бдительность. Она крайне редко покидала отцовский замок и избегала встреч с Тауром Элу, считая свой род превосходящим его по знатности и величию и не в силах простить смерть брата.

Матушка и ее брат вели свой род от одного из первых эльдар, что пробудились у берегов озера Куивинен. Энель и Энелье были их прямыми предками. В то время как мой отец был сыном Эльмо, младшего брата Таура Тингола, на которого, как говорили, я был похож даже больше, чем на отца.

Внезапно появившийся на пороге отец, застал нас стоящими обнявшись, перед большим зеркалом. Он запыхался, его верхний кафтан из тяжелой серебристой атласной ткани, вышитой черными цветами, был весь в брызгах дорожной грязи. Видно было, что он только что прибыл и очень спешил по дороге.

— Лис, нужно поговорить, — сказал отец, стараясь придать голосу обычную деловитую манеру, — А ты, мой лесной цветок, иди к себе, и прикажи твоим девам собираться в дорогу. Я скоро приду и все расскажу тебе, — он взял матушку за руку, подводя ее к двери. На ее попытку что-то сказать в ответ, он прильнул в ее губам в коротком поцелуе, закрывая перед ней дверь.

— Куда ты собрался? — он повернулся ко мне, хмуря брови.

— Я еду в Амон-Эреб, отец. Мирионэль там, я должен ее увидеть, дать ей знать…

— Послушай меня сейчас, — перебил он меня на полуслове, приближаясь и крепко хватая за плечи, — Я только что из столицы — по приказу Таура Элу все дороги, ведущие в королевство, перекрыты, к границам стягиваются регулярные войска, выезд из Дориата строжайше запрещен! Дядя обязал всех благородных особ с домочадцами в кратчайшие сроки прибыть в Менегрот… — отец прикрыл глаза и опустил голову.

— Мама не захочет ехать, — ответил я, потрясенный сказанным.

— Значит, леди Нифрелас привезут в столицу под конвоем, — мрачно ответил отец, — Прошу тебя, ради твоей матери, не делай глупостей! Мы все в опасности, пойми?! — он заглянул своими ярко-голубыми глазами в мои, встряхнув меня за плечи.

Не зная, что ответить, и будучи в замешательстве, я чувствовал, как мечта о счастье с моей Красной Луной ускользает все дальше.

Мирионэль сама не знала, сколько в ней было от квенди и сколько от атани. Нолдиэ она или все-таки атанет из халадинов. Бывали мгновения, когда ей самой казалось, что она не относилась ни к тем, ни к другим. После гибели Лиса она старалась все время занимать себя чем-нибудь, помогать Тулинде и другим немногочисленным бывшим в крепости нисси и проводить с отцом столько времени, сколько он сам пожелает посвятить ее обществу.

Они оба изменились после Нирнаэт Арноэдиад. Переживая личную потерю и насмотревшись на смерть, страшные раны, страдания и трагедии многих бывших с ними квенди и атани, Мирионэль стала молчаливой. Печаль и скорбь не покидали ее сердца, как будто часть ее была безвозвратно утеряна, упокоившись в некрополе во дворе их крепости, в Кургане Слез, в вырытой на холме неглубокой могиле, там — где были погребены павшие в битве воины. В отце она находила подобие утешения.

Карантир же находил это утешение в ней. Он заметил, как она мгновенно повзрослела после битвы, и ругал себя за то, что согласился на настойчивые уговоры взять ее с ними на Анфауглит. Сам не желая расставаться, стремясь держать ее рядом с собой так долго как это возможно, он обрек дочь на жестокие страдания, заставив видеть вокруг себя страшные картины смерти и горя. Морьо помнил, что Мирионэль потеряла в той битве нареченного. Он не стал тревожить ее рассказом о том, как этот молодой синда спас его от неминуемой гибели, вывез из окружения и приказал доставить к ним в лагерь. Карантир больше других знал, как это — обрести счастье, начав чувствовать его вкус, и тут же потерять навсегда. Лишь оказавшись при смерти, погрузившись в туманные слои предшествовавшие залам Намо, Морьо почувствовал, насколько же дорога ему Мирионэль. А когда он понял, что появившееся в нем вдруг сила, позволившая ему превозмочь действие на тело орочьего яда, исходила от нее, отдавшей ему часть своей благодати, Карантир ощутил себя так, как не было даже в самые счастливые дни с Халет. Он был нужен, дорог, любим, за него боролись, рискуя собой, отдавая ему часть себя… Он и до этого знал, что Мирионэль испытывает к нему полудетскую восторженную привязанность, почтительную робкую благодарность, хотя они никогда не говорили об этом. Теперь говорить стало еще сложнее, да и не было подходящих слов, и он молча глядел на нее, сидящую с вышиванием у его постели.

— Начинает холодать, — как-то заметила она, выглянув из смотрящего во внутренний двор окна его покоев.