Под властью отчаяния. Часть 1: Химера

Расмуссен смущённо потупил взгляд, больше не решаясь сказать что-то ещё и даже посмотреть на Эрику. «Мальчик, будешь мешать нам с папой — и я стану плохой тётей». «Давай я дам тебе десять долларов, а ты пойдешь погуляешь?» Женщины отца редко отличались вежливостью и добродушием, и пускай Оливер никогда не считал, что имеет право указывать отцу, про себя он в тайне молился, чтобы очередная появившаяся тётка поскорее исчезла из их почти спокойной жизни. Как будто бы молитвы действовали. Сначала он доверял каждой своей потенциальной «будущей маме», потом стал их бояться, а затем просто перестал верить. Да и вырос уже, глупо даже думать о чем-то подобном. Но сейчас в Оливере словно снова очнулся тот маленький мальчишка, который смотрел, как из садика других детей забирали мама и папа, а он никогда не понимал, почему за ним приходит только один родитель. Почему других материнские руки гладят по волосам, почему другим тёплый женский голос читает сказки, а ему нет? Расмуссен едва подавил жалкий всхлип. Глубоко в душе он до жути завидовал Лексе. Это плохо, ужасно и мерзко, но у неё была мама — та привилегия, которой Оливер был лишён всегда. И то, что иногда они ругались, спорили и не находили общий язык, для юноши всё равно было привилегией. У него никогда не будет возможности даже ссориться с мамой. У него никогда не будет мамы.

Эрика с её нежным голосом, ласковым взглядом, осторожными словами и аккуратными комплиментами расшевеливала в мальчике все его закопанные под слоями земли травмы.

Он сквозь стыд и лёгкую пелену едва начинающих проступать слёз снова чувствовал себя тем мальчиком, который громко рыдал и тянул отца за рукав рубашки в сторону чужой мамы и спрашивал, почему они не могут забрать её себе, почему у них нет мамы, а у всех остальных она есть. Отец редко когда казался растерянным, но в тот момент он словно вообще не знал, что ему делать. Оливер и сейчас видел, что Йоханесс винит себя и тоже переживает.

Они некоторое время сидели в полной тишине, погруженные каждый в свои мысли. Из комнаты доносились ругательства Йоханесса, разыскивающего что-то порядочное.

— О чем ты мечтаешь, Оливер? — вдруг спросила Эрика, разрушив царившую на кухне тишину.

— Я? — удивился Расмуссен. — О том, чтобы мы переехали отсюда. И чтобы у папы всё было хорошо, — грустно ответил Олли.

— Ты чудесный мальчик, — Эрика слабо улыбнулась. — Но о чем ты мечтаешь для себя? Может быть, о любви? Или ты хочешь покорить космос? Или написать великолепный роман?

— Я хочу научиться играть на фортепиано, — смущенно ответил Расмуссен, чувствуя, как его щеки алеют. Он никогда еще ни с кем не делился этой своей мечтой.

— Так ты у нас любишь музыку?

— Очень.

— Я умею играть на виолончели, — усмехнувшись, сказала Эрика.

— Правда? — искренне удивился Оливер. — Лекса… никогда не говорила. Это очень здорово. Я бы очень хотел послушать. Виолончель… такой красивый и роскошный инструмент!

— Если придёшь к Лексе в гости, то я обязательно покажу её тебе. А ещё у нас в гостиной стоит огромный белый роль. Ты сможешь попробовать поиграть на нём, — улыбнулась женщина.

Глаза Оливера тут же загорелись от восторга. Рояль! Самый настоящий! Это, кажется, предел его мечтаний. Юноша лишь в школе на уроках музыки видел фортепиано, только прикасаться к нему можно было лишь под строгим надзором учителя. Красивое, чёрное, с гладкими чуть-чуть пожелтевшими клавишами. Рояль. Эта женщина без каких-либо условий может приоткрыть ему дверцу в мир музыки.

Блеск в глазах погас стремительно быстро, и Оливер смущённо опустил голову. Нельзя ею очаровываться. Она ведь и вправду чужая мама. А ещё — чужая жена, полноценных счастливый отношений у отца с Эрикой не будет никогда. Расмуссен ощущал себя предателем, в голове на мгновение проснулась мысль о том, что, быть может, было бы неплохо, если бы родители Лексы развелись. Они ведь всё равно друг друга ненавидят.

Только это неправильно. Мерзко и неправильно. И то, что делает отец, тоже неправильно.

— Олли, что-то случилось? — спросила Эрика, и от её нежного ласково-взволнованного голоса стало не по себе.

— Нет, простите.

Кажется, юноша произнёс это слишком резко, но вряд ли стоит думать о том, какое впечатление Оливер произведёт на чужую маму. Парень подорвался со своего места и чуть ли не бегом бросился в комнату отца, прикрыв за собой дверь. Йенс бросил на него быстрый взгляд, после чего продолжил рыться в своём шкафу, выуживая оттуда одежду и чуть ли не ногой пытаясь запихнуть её обратно.

— Что? — наконец, не выдержав на себе испуганного долгого взгляда сына, спросил Ольсен.