Наконец, в комнате повисла тишина, причем какая-то неловкая. Эрика лежала спиной к Йоханессу, так близко, что достаточно было одного неловкого движения, чтобы случайно дотронуться до неё. Ольсену так хотелось прямо сейчас обнять Ричардсон, прижать её к груди и гладить по рукам, пытаясь подарить всю свою любовь и нежность. И Йенс решил рискнуть.
Художник осторожно вытянул руку и накрыл ей талию Эрики, почувствовав, как дыхание Ричардсон стало более резким и быстрым. Тогда Ольсен потянулся дальше и накрыл своей ладонью кисть Эрики и немного сжал ее, теперь уже ожидая чужой реакции. Некоторое время Ричардсон, казалось бы, вообще не шевелилась, но потом осторожно подвинулась ближе к Йенсу и прижалась к его груди, щекоча длинными волосами нос художника. Но Ольсену нравилось ощущать волосы Эрики у себя во рту, нравилось, что они щекотали нос, нравилось, что между ними было непростительно близкое расстояние, нравилось, что они могли согреться в объятиях друг друга, нравилось, как выглядела Ричардсон в огромной для неё футболке Йенса.
Йоханесс сходил с ума от того, что мог прямо сейчас обнимать свою любовь. И пускай если даже завтра сегодняшняя сказка развеется, Ольсен никогда не забудет того, какой живой может быть Эрика, никогда не забудет той теплоты, которая образовалась в сердце, когда Ричардсон смеялась. Йоханесс безнадежно и глупо влюблен и готов отдать все ради Эрики, которая, честное слово, является самым потрясающим и прекрасным человеком на свете.
— Идея спать вместе — самая лучшая моя идея, — едва слышно произнесла Ричардсон.
— Ты права, детка, — шумно выдохнул Йоханесс. — А теперь спи. Доброй ночи.
— Доброй ночи, dolce.
Когда Ольсен проснулся утром, он не ощутил теплого тела, уже успевшего стать родным, под рукой. Ну правда, на что он рассчитывал? На то, что после этой ночи все кардинально изменится, что Эрика пропитается глубоким чувством к Йенсу, поймет и осознает, что Ольсен — любовь всей её жизни? Нет, к сожалению, мир устроен не так, а кровавая и прекрасная мисс Ричардсон никогда не снизойдет на землю ради какого-то слизняка.
Йоханесс подавил в себе желание закричать, уткнувшись лицом в подушку. Конечно, со стороны Ольсена вообще глупо было на что-то рассчитывать, но как же больно падать в грязь после того, как всю ночь летал среди звезд. Вчера произошло нечто особенное, Йенс это чувствовал и знал. Это заставило художника еще безумнее и глубже полюбить Эрику, хотя, казалось бы, куда сильнее?
Йоханесс перевернулся на спину и заметил всё ещё висевший на спинке стула маленький пиджачок — прямо рядом с аккуратно сложенной тёмно-зелёной футболкой. Забыла или специально оставила? Он снял пиджак и притянул к груди. Пахло ебучими розами. Закрываешь глаза и видишь огромный сад с роскошными цветами. Кругом бабочки и насекомые. И она улыбается своей самой нежной улыбкой. Черт, как же больно. Мужчина резко сел, пытаясь выкинуть из головы эти мысли, которые убивали и разрушали его внутреннее спокойствие. Эрика никогда не проснется рядом с Йоханессом.
Ольсен увидел лежащую на столике бумажку, которой тут раньше точно не было. Йенс надел очки и разглядел буквы, выведенные на листе. Он долго не решался взять записку и прочитать ее, но все же, наконец, потянулся дрожащими руками к бумаге. Буквы были выведены неосторожным подчерком, видимо, Эрика писала в спешке, надеясь не встретиться с Йенсом утром, но все равно в этих буквах было что-то особенное и прекрасное. Ольсен был готов поклясться, что у неё был самый красивый подчерк на свете.