Под волной [авторская]

— Пройдет… А вообще ты молодец. У тебя есть хватка. — Он помолчал, покачиваясь с пяток на носки и глядя на Ольгу с высоты своего небольшого роста покрасневшими, чуть навыкате глазами. — Знаешь, что с тобой произошло сегодня? Ты лежи, я скажу. Ты влезла в окно. Да, в хирургию ты влезла в окно. Все входят через дверь. А мы с тобой — через окно. Вон Володя, который мне ассистировал нынче, — на пятом курсе. Он уже делал и аппендэктомию, сам причем. Да еще какую — почти три часа. Флегмонозный аппендицит. И мне помогает, и после «госов» его возьмут в хирургическое отделение. Я работал фтизиатром — пилюли, горчичники, диета, паск… Десять лет работал. Целый диспансер вел. Рая — операционная наша — училась. Так и училась на курсах операционных сестер. Тебе тоже надо учиться. Но это уже потом. Ты влезла в окно. Как и я.

— Я знаю. Я чувствую это. Но тебе нечего понимать, отец. Честно…

— Эшелон шесть тысяч, курс двести двадцать, — услышал он в наушниках измененный ларингами голос Курашева.

* * *

— Нет, милая моя, моя хорошая теть Поля… Не в этом дело. Я всех вас люблю и скучаю. Иной раз и сама думаю — зачем? Зачем все это я придумала! Потом успокоюсь — и не могу. Сейчас вот, говорят, и в литературе пишут о конфликте отцов и детей. Нет его, этого конфликта у меня. У меня другое — я хочу сама. Я так железно хочу всего добиться сама…

Гнибеда нашел время и для Кулика. Он подкатился к нему. Глянул снизу вверх остро и внимательно, отвел взгляд.

— Благодарю, товарищ майор.

Снег стыл на куполах и на крышах, на ветвях в Александровском саду. Звуки, шорохи, покрикивания автомобилей, отдаленные вздохи вокзалов, несмолкаемый, непрекращающийся от зари до темна гул человеческих шагов, шорох одежды, — все, чем бывает наполнена Москва, словно прижалось к асфальту, к бетону, к камню набережных, оставляя свободным низкое и все же просторное небо. И в этом небе едва уловимо, слышимый только сердцем, чем-то далеким и чутким, плыл звон. Словно колокола, не звонившие с незапамятных времен, пели теперь медью и серебром от снега.

Движение, шелест газет в бабушкиной комнате прекратились. Потом возникли снова, и потом бабушка вышла в гостиную.

* * *

За полночь пыль затянула небо, завесила фонари над разгрузочной площадкой, покрыла лица, руки, одежду одинаковым ровным серым налетом. И сделалось не до разговоров.

— Да… — Не сразу и каким-то осевшим голосом отозвался маршал. — Самый трудный вопрос на свете: «быть или не быть». И знаешь, Волков, бывает, что «быть» совсем не означает «остаться». А впрочем…

Они заканчивали переучивание. И если еще до прибытия сюда они были два плюс один — то есть Чаркесс, Нортов, плюс Барышев, — то теперь их было просто трое. Замполит не принимался в расчет в этой арифметике — он не летал. Было ясно, что Барышев освоил новый истребитель быстрее и полнее своих товарищей. Он и сам понимал это и знал, что они понимают это тоже. Но только никак он не мог догадаться, в чем тут дело — оба прекрасные, опытные пилоты. И однажды догадался. Нетерпение. Нетерпение скорее овладеть, почувствовать силу и возможности новой машины помешало им. Это трудно заметить руководителям, да и не нужно им было это замечать: летали пилоты классно. Но Барышев-то видел там, на Севере, как они летали!

Нортов чуть повел головой в сторону Чаркесса. Все они забыли, что на них одни летные комбинезоны. Нортов вспомнил об этом, перехватил взгляд капитана, устремленный на Барышева.

До рассвета почти они обе просидели обнявшись. И их слова были легкими и светлыми.

— Прыгайте, ребята, — сказал Волков. — Ничего не поделаешь.

Наталья вышла из машины — прямо в степь, словно ступила в воду. Некоторое время шла одна, не оглядываясь, и колосья закрывали ее до пояса. Потом Володька догнал ее.

— Спешишь, солдат?

Шепот оборвался. Косматая Иркина голова возникла над нею в слабых рассветных сумерках — вход в палатку прикрывал только марлевый полог — не от прохлады, от любопытных.

Зона, в которой содержались такие, как он — с маленькими сроками, находилась на южной окраине города. Сюда ходил даже автобус. И по ночам был слышен широкий гул, виделось зарево над городом, и постоянно, сотрясая стены и окна бараков, совсем рядом проходили тяжелые поезда. Их не сильно строго стерегли, на работу — на авторемонтный завод — ходили строем по широкому асфальтовому шоссе. И слева от шоссе высились корпуса огромного, новенького с иголочки завода, с еще не потускневшими окнами, с не закрытыми бетонными панелями конструкциями третьей очереди. Дальше дымились еще какие-то трубы и просвечивали на рассвете сквозными проемами другие здания — туда вела не асфальтированная пока, но широкая, укатанная дорога.