Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Париж из живого, веселого города стал мрачным. Люди сразу изменились. Не было, кажется, ни одного мужчины (кроме стариков и калек), которого бы не забрали на фронт. Консьержки с презрением открыто бранили тех, кто не пошел в армию, — а это касалось, главным образом, наших политических эмигрантов. Буквально нельзя было пройти и десяти шагов, чтобы не быть остановленным женами мобилизованных, задававших один и тот же вопрос:

— Почему вы, русские, — из-за которых французские рабочие сейчас дерутся, — не поступаете в армию? Наши мужья ушли…

Разумеется, эти простые женщины не могли понять той душевной драмы, которую переживал каждый из нас: с одной стороны — французская партия, которая призывала своих членов итти защищать «отечество» и республику, и немецкая социал-демократия, вотировавшая военные кредиты; с другой — вождь русского марксизма Плеханов, бывший в то время в Париже и открыто призывавший русских революционеров итти в армию и защищать цивилизацию от «немецких варваров», и, наконец, отсутствие среди большевиков кого-либо из руководителей, пользовавшегося авторитетом. Эмиграция разделилась на два лагеря. Одни говорили, что эта война буржуазная, что мы должны продолжать бороться против нее всеми силами. Другая часть повторяла то, что говорил Плеханов, и вырабатывала декларацию о необходимости участия в войне. К позиции Плеханова присоединились большинство меньшевиков и социалисты-революционеры; но и в самой секции большевиков не было единства по этому вопросу. Беленький и ряд других товарищей решительно высказывались против вступления добровольцами во французскую армию. Представители же заграничного Бюро ЦК — Сапожков-Кузнецов, Антонов и др. — указывали на то, что нам нужно быть там, где обретаются французские пролетарские массы, т.-е. в траншеях, ибо все-таки защищаем республику против мировой монархии. Тов. Владимирский был ни за, ни против. В конце-концов стало ясно одно, что Интернационал умер, что директивы по этому вопросу может дать только Ильич; но он был арестован в Австрии. Скоро мы получили через Швейцарию телеграмму с просьбой выслать несколько сот франков на переезд Владимира Ильича из Австрии в Швейцарию, так как у него денег не было, а австрийское правительство соглашалось выпустить его из тюрьмы только тогда, когда он сможет немедленно же покинуть Австрию. Разумеется, мы бросились доставать деньги. Помню, как Гриша Беленький бегал ко всем нашим товарищам собирать деньги, чтобы освободить Ильича.

Попрежнему мы собирались почти ежедневно, но былого единодушия, которым мы гордились, в нашей секции уже не было. Мы настолько нервничали во время дискуссий, что, напр., однажды во время речи Седого к нему подбежал один оппонент с кулаками. Тов. Седой заявил, что некоторые товарищи не идут на фронт из трусости. Он считал, что можно гораздо больше принести пользы в смысле пропаганды, когда мы будем вместе с французскими рабочими. Иронически относясь к тем, кто говорил о какой-то защите республики, он отрицательно отзывался также и о тех товарищах, которые в такой исторический момент, когда решается судьба Интернационала, продолжали прежнюю политику. Через два месяца тов. Седой добровольно поступил в армию с целью вести агитацию среди французских солдат.

У меня лично было двойственное настроение. Самые лучшие большевики нашей секции, которых я безумно любил, ушли добровольно во французскую армию. С другой стороны, я понимал, что, вступив в армию, я так или иначе помогал бы моим штыком царскому правительству. Я ходил, как сумасшедший, не спал по ночам и кончил все-таки тем, что пошел записаться добровольцем. Я не мог видеть слез французских женщин, оставшихся без мужей. Но по дороге мне встретился товарищ с русской газетой, в которой была напечатана декларация нашей фракции в Государственной Думе. Прочитав ее, я вернулся обратно и решил лучше уехать из Парижа, чем итти в армию.

Должен признаться, что я не порицал, как многие, тех товарищей, которые записались в армию. В этот момент нужно было обладать исключительной волей и силой убеждения, чтобы не поддаться общему настроению. С честью вышла из испытания секция большевиков. В своем большинстве она решительно осуждала тех, кто пошел в армию; но нужно признать, что тов. Седой, несомненно, сказал правильно: «Некоторые товарищи не пошли не потому, что они были убеждены во вреде войны, но потому, что у них была простая человеческая трусость». Конечно, это не относится к громадному большинству нашей секции. Атмосфера среди эмигрантов была накалена; немцы, разбивая французов и приближаясь к Парижу, начали бросать в город с аэропланов бомбы, разрушая дома. Я с семьей и громадная часть эмигрантов выехали из этого города-ада на юг искать работы.