Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Я быстро начал завоевывать влияние в союзе печатников и вскоре был выбран в Совет раб. депутатов, потом в исполком. Работать в то время было очень трудно. Приходилось бороться не только против эсеров и меньшевиков, но и с теми украинцами, которые играли двойственную, лицемерную роль. С одной стороны, они как-будто поддерживали нас, с другой — делали все возможное, чтобы нас использовать для шовинистических целей и всадить нам нож в спину (как это и было потом, когда эти господа очутились в петлюровских бандах). В то же время они шли об руку с нами почти по всем вопросам, касавшимся борьбы с меньшевиками. Некоторые из наших товарищей считали их даже большевиками.

Комитету нашей партии удалось завоевать отдел труда, я стал во главе его. Интересна была работа этого отдела. Все конфликты, — а их было множество, — которые возникали у рабочих с хозяевами, разбирались в отделе труда, а не в союзах. Об’ясняется это тем, что рабочие массы не доверяли союзам, так как во главе их стояли по преимуществу меньшевики. Только в отделе труда принимались решительные меры против зарвавшихся фабрикантов и отдельных хозяйчиков.

Вспоминается один интересный конфликт, происшедший между крупными богачом — французским подданным Брауном, который имел цветочные магазины и большие оранжереи — и его рабочими. Когда я стал заведующим отделом труда, работницы Брауна бастовали уже два месяца. Этот господин игнорировал не только союз, но и Совет рабочих депутатов. На предложение передать дело на решение третейского суда (отдел труда) Браун решительно отказался. Когда рабочие пришли ко мне и рассказали мне подробно о всех подвигах этого гражданина «великой республики», я послал ему официальное письмо с приглашением явиться в отдел. Письма он не принял, а товарища, принесшего его, выгнал. Тогда я решил принять более радикальные меры, не спрашивая санкции президиума, ибо знал, что меньшевики не пойдут со мной. Я пригласил к себе начальника Красной гвардии (если не ошибаюсь, т. Кангун), молодого, энергичного большевика, и вручил ему ордер от имени Совета рабочих и крестьянских депутатов с полномочием арестовать Брауна и держать его под арестом до тех пор, пока не последует от меня согласие на его освобождение, а магазины его закрыть. Товарищ это поручение исполнил в тот же день, заключив Брауна в подвал, где была поставлена для него кровать с матрацем. В такой обстановке джентльмен-француз должен был, вероятно, почувствовать разницу между революционной Россией и Россией царской или республиканской Францией. Я думал, что, переночевав в этой обстановке ночь, он пойдет на уступки, и лично отправился к нему для переговоров. Я указал ему, насколько некрасиво со стороны культурного человека отказываться от третейского суда и плевать на все требования рабочих.

— Вы теперь получите свободу только тогда, — сказал я ему, — когда уплатите не только за время забастовки рабочих, но и за каждый проработанный ими год — месячное жалованье.

Так как у него были работницы, которые работали более 12 лет, то ему пришлось бы заплатить им жалованья больше, чем за целый год.

— Вся сумма, — сказал я ему, — составляет свыше 9.000 руб.

Он заявил, что никогда такой суммы не заплатит.

— Тогда вы будете сидеть, — спокойно сказал я ему.

— Только позвольте мне сидеть в лучших условиях, — попросил он.

— Нет, уж сидите в этих условиях, — ответил я, — в царских тюрьмах мы сидели в условиях, куда худших.

Через день в «Одесских Новостях» появилось извещение, что прокурор судебной палаты привлекает меня к суду за незаконные действия. Я в душе посмеялся над этим и решил, что француз все-таки будет у меня сидеть столько, сколько нужно. Каждый день к нему на свидание приходили одна за другой его многочисленные жены — то француженки, то англичанки. Свидания я разрешил. Однажды при обыске у одной из этих дам удалось отобрать записку Брауна, в которой он писал на французском языке, что необходимо войти со мной в переговоры и заплатить половину того, что я требую с него, иначе он чувствует, что захворает здесь. В то же время некоторые члены президиума настаивали на том, чтобы я его освободил. Однако, я заявил им решительно, что он будет освобожден лишь тогда, когда заплатит всю требуемую сумму, — тем более, что рабочие очень заинтересовались этим конфликтом и всецело поддерживали решительные меры с моей стороны.

После семидневного сидения Браун внес мне все деньги. Тогда я отдал распоряжение его освободить. Деньги были немедленно разделены между работницами и рабочими. От радости некоторые из них чуть не плакали, получив очень солидные суммы.