Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Я растроган до слез. Из разговора улавливаю, что оппортунизм раз’едает их партию. Руководители — не таковы, как мы их себе представляли. Он предлагает познакомить меня со старым русским товарищем Виз… который хорошо осведомлен о политике и действиях руководителей партии. Между прочим, он сообщает о с’езде партии, назначенном в Болонье.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы выступили там от имени Коминтерна, — говорит он. — Вообще вы нам очень нужны. Да и не только нам, итальянцам, но и французам. Вы — первый, который можете передать нам свежую весточку от наших русских товарищей.

После беседы решаю устно на с ’езде не выступать, а написать декларацию, прочитать которую берется Бомбачи.

Тов. Виз… о котором говорил Бомбачи, меня очень заинтересовал, и я из’являю желание немедля с ним познакомиться. И через два дня мы с ним уже сидели в кафе и долго-долго беседовали на своем родном языке. Я сразу почувствовал, что имею дело со старым большевиком, хорошим марксистом. Он развернул передо мной ужасную картину.

С одобрения т. Виз… я окончательно решаюсь написать от имени Коминтерна декларацию для с’езда партии. Я спрашивал себя, имею ли я право выступать печатно от имени Коминтерна — даже и в столь исключительный момент, когда блокада и гражданская война разделили наших товарищей и трудно наладить сообщение? Здесь я вспомнил, как в 1909 году в Париже, уезжая в Россию на партийную работу, я спросил т. Ленина:

— Если, т. Ильич, я прибуду в город, где никого из партийных товарищей комитета не будет, но есть возможность выпустить к рабочим прокламацию от имени комитета, — имею ли я на это право?

— Да, — отвечал он, — пока вы не организуете комитет, вы можете так поступать во имя общих интересов.

И теперь я не хотел подходить к такому делу формально, зная, что ни писем, ни директив я ниоткуда не получу. И декларацию я написал. Т. Бомбачи огласил ее на Болонском с’езде. В ней я сказал приблизительно следующее: «Русская рабоче-крестьянская армия приветствует вас. Она ждет от вас помощи. Вы сделали громадный шаг вперед, войдя в Коминтерн, но вы должны сделать большее — должны выбросить из своей партии всех реформистов и об’явить ее коммунистической, чтобы рабочий класс ясно увидел, что вы окончательно порвали всякую связь со II Интернационалом».

Пролетарское большевистское чутье меня не обмануло, — декларация прошла успешно. Только Серрати отнесся к ней подозрительно и, как редактор центрального органа «Avanti», отказался ее напечатать. Ему нужно было предварительно переговорить со мной. Я назначаю ему свиданье у себя и с большим любопытством жду его. Я чувствовал себя таким маленьким-маленьким перед этой знаменитостью… Наконец, Серрати приходит. Он одет во фрак, здоровается сухо, бормоча, что очень рад со мной познакомиться. Немедленно приступаем к делу. Он начинает меня уверять, что декларацию полностью напечатать нельзя и что я не знаю ситуации в Италии, реформисты которой очень похожи на коммунистов. Я старался убедить его в противном. Во время спора я вскоре почувствовал, что хотя я выходец из пролетариата и университета не кончил, но в вопросах политики стою выше этого человека, который не понял ни русской революции, ни всего того, что переживает европейский пролетариат. Через Бомбачи вопрос о напечатании декларации был внесен в ЦК партии, и только последний заставил Серрати напечатать ее.

Однажды мы собрались на совещание — Бомбачи, Дженари, Виз… и я. Бомбачи дрожащим от волнения голосом заявляет мне:

— Товарищ, только вы можете спасти положение. Бывший глава министерства Нитти очень секретно предложил нам, социалистам, принять участие в парламентском перевороте с об’явлением демократической республики и отстранением короля. Серрати почти соглашается на это. Завтра на заседании ЦК партии вопрос этот окончательно решится. Я бы очень хотел знать ваше мнение для оглашения его на заседании.

Я высказался приблизительно так:

— От имени Коминтерна вы можете сказать ЦК партии, что принять участие в этом перевороте — значит изменить рабочему классу, что недопустимо. Такие «революции» затемняют классовое революционное сознание рабочих масс, а при данной ситуации безразлично, кто будет сидеть на троне — Нитти или король… Лучше поэнергичнее двинуть революцию снизу, чтобы и король, и представитель фабрикантов и помещиков были уничтожены. А в итоге об’явить диктатуру пролетариата.

Это мнение, как я узнал впоследствии, имело в ЦК партии решающее значение.