Подари мне краски неба. Художница

На стеклянном круглом столике возле кресел, где прежде в беспорядке валялись рецепты и всевозможные врачебные направления и рекомендации, Наташа заметила пластиковую коробку, в которой находились какие-то новые, судя по всему, дорогие лекарства. Видимо, Бронислав Бенедиктович всерьез занялся своим здоровьем.

«Наверное, сестра приехала из Кракова», — первое, что пришло Наташе в голову.

— Да ты вымокла совсем, — воскликнул Бронбеус, как будто десять минут назад отправил ее в магазин за финиками.

— Ну и пусть, зато какая чудная гроза.

— Немедленно сушить одежду! Так недолго и простудиться. Будешь чахнуть, как я полгода назад. Страшно вспомнить. Немедленно! Сушить! Как раз для этих целей у меня есть замечательная сушилка.

И старый мастер извлек из-под стола светло-оранжевый прибор неизвестного назначения. Прибор тут же со страшным шумом стал гнать горячий воздух.

Наташа расхохоталась.

— Я могу тебе предложить халат моей польской сестрицы. Не бойся, она купила его двадцать лет назад и оставила здесь. Много раз ко мне приезжала, а про эту вещь ни разу не вспомнила и ни разу не надела.

Она была тогда чуть старше тебя. Такие вещи только начинают входить в моду.

И Бронбеус извлек, как показалось Наташе — тоже из-под стола, нечто в бабочках и драконах, отправив ее с этим восточным шедевром в ванную, дабы она немедленно переоделась. Наташа, едва развернув эту изысканную одежку, поняла, отчего сестра Бронислава Бенедиктовича, Ядвига, ее не надела. Как могла худенькая и элегантная полька польститься на изделие шестидесятого размера, это осталось загадкой.

Наташа быстро умылась, трижды обернула вокруг себя халат, схватив его поясом, и вернулась в кабинет мастера.

— Ты вовремя пришла, — обрушился на нее Бронбеус. — У меня телефон перегрелся. Тебя разыскивают по всей Москве… Где ты ходишь?

— Хожу-брожу, не знаю где, — ответила Наташа, а про себя безразлично подумала: «Знаю, что разыскивают, и знаю, кто разыскивает».

— А ты даже представить не можешь, кто и зачем тебя разыскивает.

— Кто же?

Он внимательно поглядел на нее, заметив необычный тон.

— Парижская академия искусств тебя разыскивает, — ответил Бронбеус ехидно и торжественно.

— Что я такого еще сделала, что меня разыскивает Парижская академия искусств? А Интерпол мной не интересовался?

— Почему тобой должен интересоваться Интер-полус?

— А почему мной интересуется Парижская академия?

Искусств? Чем это я еще обязана искусствоведению?

— Удивляюсь твоей выдержке и твоему юмору. А речь между тем идет о крупной международной выставке молодой живописи. Твои работы каким-то образом прошли отборочный тур и были высоко оценены комиссией Парижской академии. И тебя приглашают на эту самую выставку. А ты где-то пропадаешь.

— Пропадаю, — ответила Наташа, — натурально.

— Говоришь ты все время загадками, нет чтобы выслушать меня. Все вы одинаковые, пока зубы не обломаете, все зубоскалите…

— Уже обломала.

— Но зубоскалить не перестала, — в тон ей ответил Бронбеус и продолжил: — Через месяц ты должна будешь предоставить несколько картин. Здесь, в Москве. Представителю академии. Он часто бывает в Москве. Скажу больше: в последнее время он у меня останавливается. Так что здесь у меня полпредство и штаб-квартира одновременно.

— Я сознаю, сколь высока эта честь. Но сейчас я ничего не могу ответить.

— То есть как это — «ответить»? Да кто у тебя спрашивать будет. Завтра же примешься за составление экспозиции.

— Начну с того, что я даже домой попасть не могу. А некоторые мои работы уничтожены.

— А что, собственно, случилось?

— Дело в том, что я изготовила несколько полотен, копий, что ли, Левитана и Серебряковой, для некоего Льва Степановича, как же его, известная фамилия… Да Шишкина же…

Она заметила, как Бронбеус напрягся и стрелки его усов поползли вверх.

— Шишкин? Что ты, говоришь, делала для него?

— Несколько копий, несколько, даже больше, картинок в манере Серебряковой, как бы из числа утраченных работ. С ее подписью, Бронислав Бенедиктович.

— На каких условиях?

— Сначала мне сказали, что это нужно для какой-то фирмы, для украшения ресторана и офиса.

— А потом? Что было потом?

— Выяснилось, что картины эти то ли проданы, то ли их собираются продать. Для меня в этом никакой разницы нет.

— Прости за вопрос: сколько они тебе заплатили?

— Расценки зависели от того, насколько мои работы похожи на Серебрякову.

— Понятно. Это очень серьезно, Наташенька.

— Догадываюсь. Вернее, знаю точно.

— А почему ты не можешь бывать дома?

— Кто-то побывал там однажды и перевернул все вверх дном.

— Что искали? Не Левитана же.

— Нет, картин уже не было. Искали другое. Но я пока об этом не стану вам говорить.

Она тут испытала острое чувство неприязни к себе. Говорить не хочет, а приперлась. Презренное геройство.

— Напрасно, — ответил Бронбеус как-то виновато. Плохой, мол, ты педагог, старина.

— Я скажу позже, обязательно, обязательно, Бронислав Бенедиктович. Но сейчас я хочу кое-что выяснить для себя.

— Но где же мама и брат?