Подарки в продуктовых пакетах (СИ)

Идея абсурдная. Но лишь потому, что я знаю, как было. Они – нет. Они смотрят с другого берега. Им не понять всё и сразу, поэтому они стараются понимать по кусочкам, разбирая догадки и подтверждая или отклоняя доводы. У них свой взгляд, под которым я – «преступник», желающий, например, внимания к себе.

Почему не отвечал на вопросы? Почему говорил приятель? Правда, был шокирован или понял, что загнан в угол?

Когда я задавал себе эти вопросы, моя уверенность в прожитом колебалась как тонкая берёза при порыве ветра. Когда я отвечал на вопросы, ветер затихал, уверенность возвращалась. Я отстраивал день снова и снова, чтобы не упустить детали, не забыть важного: свет в коридоре, шапка и шарф на вешалке, кружка в моей комнате, два поворота ключа. Ощущение преследования, наблюдения из темноты. Отключение электричества, которое заставило меня стремглав покинуть квартиру. Промежуток, когда я позвонил Толе – он был со мной, всё это время. Он знал, чем я занимался.

Я так часто прокручивал вечерние сцены, что ладони, сложенные в молитвенном жесте, начинали противостояние, борьбу за первенство: я не заметил, как собственные пальцы впивались в кожу, словно намеревались надломить кости; глаза снова высохли: пока я вспоминал, не моргал, лишь появление Толи вернуло меня. Я заморгал, обратив на него внимание, и ощутил сухость, будто влага на роговице превратилась в мелкий песок.

Мои нынешние догадки ничуть не лучше прежних. Сейчас полицейские ни о чём не будет говорить утвердительно. Им ещё предстоит допросить меня. Они должны допросить соседей. В голове возник образ ошеломлённой бабки сверху: она точно запомнила пакет и наверняка не забыла свежесть крови. Если бы пакет появился раньше, о нём бы доложили другие, более участливые соседи: они бы так просто не прошли. Тогда я был в школе, и никак не мог подкинуть его себе – здесь я не сомневаюсь. Всё портит надпись.

Смогут ли соседи, хоть кто-нибудь на трёх этажах, сказать, что в день, после моего побега, в квартиру пришёл другой человек? Видел ли его кто-нибудь, слышал, подтвердит ли, что он – не плод моего воображения, если даже я не подозревал о его существовании?

К тому же откуда у него ключи? От кого он их получил?

Перед уходом из квартиры, хоть и оцепенелый, но я проверил: один ключ оставался при мне, второй висел в ключнице за рамой. Другой был у мамы. Возможно, ещё один остался у отца. Если кто-то из них?..

Нет. Бредовая идея.

— Илья, тебе надо отдохнуть, — посоветовал Толя и сел рядом.

У меня не было причин слепо истерить с возгласами: «Как здесь отдохнёшь, когда ненормальный подкидывает пакеты с мертвячиной?!». Толя всё понимал и был максимально осторожен со мной: намеренно или интуитивно. Я не ощущал напора с его стороны, и меня это успокаивало.

Напряжение спадало. Но мысли не выветривались его голосом.

— Ты мне веришь? — спросил я.

Это был двоякий вопрос: подтверждал ли я им свою невиновность или приковывал внимание, как бы желая перетянуть на свою сторону непричастность? Говорил, чтобы найти поддержку или прикрыться? Как бы такой вопрос трактовали полицейские?

— Верю.

Точно не как Толя: твёрдо, крепко, нерушимо.

========== 6. ==========

Прошла неделя. Меня допросили. Я старался отвечать как можно конкретнее, сжимая листок с прописанными ответами в кармане, но расплывался в эканиях, вздохах, мычаниях вместо пауз и кратких да-нет. Я убеждал себя смотреть в глаза, но не выдерживал контакта. Ссутулился, опуская голову, и начинал терять слова. Я не был спокоен и не знал, как достигнуть подобного состояния или хотя бы отдалённо напоминающее такое. Было тяжело, будто сказали в лицо, что меня подозревают. Я нервничал, потел, тяжело дышал, но сердце отмалчивалось. Это нагнетало.

Опустошало.

Родители ещё не вышли на связь. Для них оправдания у меня не было. Я и не искал.

Когда я покинул управление, меня встретил Толя. Он не улыбался, как дурак, широко раскрывая рот и демонстрируя неровные зубы, желая вселить в мою голову тошнотворное напутствие: «Всё будет хорошо», он не хлопал по плечу, не обнимал, не озвучивал мои надежды. Он молчал, но его молчание не вызывало дискомфорт, смотрел осознанно. Я видел по нему, что, примерно, он представляет, через что я прошёл, и ненавязчиво сочувствует мне, но также он показывает, что не мне одному пришлось пройти через допрос. Ему тоже – он уже был знаком с процедурой и тем, как она изматывает.

— Не хочешь перекусить? — предложил он.

Я не ощущал голода, но согласился. Когда Толя спрашивал, он выглядел так, будто я уже отказался. Я подумал, что чувствовал он, Саня и Вера, когда я отказывался провести с ними время, потому что не хотел портить им настроение всплесками своего негодования. Возможно, им было обидно: лучше бы я плескал перед ними, друзьями, чем в одиночестве. Они переживали. А я не хотел доставлять неудобств. И было грустно нам вчетвером.

Зашли в бургерную, где я насторожено обратил внимание на декорации: мишура на стене, ёлка в углу и пустые подарочные коробки. Потом осмотрелся: плакат с бургером в новогоднем оформлении, красочные заявления о скидках.