С начала декабря я избегал общения со всеми, кроме Сани, Веры и Толи. Опять же, ни на кого, кроме них, я не мог вспылить в приступе обиды и сразу извиниться. Если рассматривать период до декабря – я не вижу причин, за которые можно покарать. Я не отбитый. Я социализированный. Я, мать его, активный гражданин, выступающий против насилия. Мой потолок – обложить матами, а это ещё довести надо.
Наверняка, совпадение, думал я и натягивал улыбку, вспоминая, как два дня бродил по окрестностям и выискивал капли крови на снегу. Обшаривал дворы, заходил туда, где люди не оставляли следов.
Кровь была свежей. Она текла. Это значит, что голову отсекли недавно. Совсем недавно, где-то поблизости от моего дома. Вопрос возникал такой: «Почему третий подъезд, а не первый? крайний? Почему третий этаж, а не первый? Почему нет капель на лестнице? Почему их нет на улице? Потому что голова была упакована в специальный пакет? (не продуктовый) Зачем такие тщательные приготовления, чтобы забежать в третий подъезд, попасть на третий этаж и выбрать дверь, которая дальше всех?».
Вопросы заполоняли голову. Они пробуждали сомнения – нельзя доказать, что мотив отсутствовал.
Просто ничего нельзя сказать наверняка.
— Илья, — позвал Саня, — как ты себя чувствуешь?
Очередной трудный вопрос.
Я боялся. Мне было хреново. Собрав кое-какие силы, которые себе присвоил холод в моём теле, я еле разжал челюсти, чтобы сказать:
— Я хочу домой.
Но «дома» было хуже – я вечно озирался, как дикий зверь, на внутреннюю сторону двери, перед тем, как зайти в туалет или на кухню, стоял по две-три минуты и пялился на неё, ждал, когда кто-нибудь объявится, заслонит своим телом глазок, оставит очередной пакет с не менее привлекательным подарком, от которого я не засну предстоящий месяц. Меня трясло. Жидкость в кружках и стаканах покрывалась волнами, почерк в тетрадях стал неровным, словно рука хотела выводить не буквы, а линию кардиограммы. Моё сердце билось громко и замедленно. Бум. Секунда-полторы молчания. Бум. Снова тишина. Бум. Моё тело содрогалось. Я не мог контролировать себя. Ком воздуха застревал в трахее, не мог дойти до лёгких. Им я задыхался.
Потом отпускало. Приходило облегчение. Затем накатывало снова.
Вечером было хуже, чем утром. Я свободно собирался в школу, не думал об отсечённой голове животного. Когда возвращался, надеялся не увидеть новый кровавый пакет. Не видел, но покрывался тревогой – она мурашками поселялась на коже, пуская холод в мою собственную кровь. Вечером я пытался не выходить из комнаты только для того, чтобы не смотреть, не вспоминать, как заглянул в белый пакет и увидел нацеленные на меня мёртвые глаза, красные пятна на лбу и раскрытый в немом блеянии рот.
Стало хуже, когда я понял, что пустые куриные головы висели не просто напротив моего дома, они висели напротив моего подъезда.
Совпадение?
Я надеялся. И молил себя поверить в это больше, чем в то, что кто-то предпочёл поиздеваться надо мной.
— Пакет? — спросил кассир.
От слова меня передёрнуло. Я покосился на его руку, которая потянулась к пачке, висящей около кассового аппарата. Бледно-оранжевый логотип совсем неблагоприятно повлиял на мой организм. Зубы застучали.
Хоть я зацепился взглядом лишь на секунду, этого вполне хватило, чтобы заметить оранжевую маркировку на пакете с кровоточащей головой козлёнка. К тому же, смутно, но я припоминал, на фотографии с куриными головами, которую показывал Саня, было то же самое: белый, едва прозрачный пакет с оранжевым пятном.
— С вами всё хорошо? — спросил парень, смотря на меня с беспокойством.
Я погрузился в ужасные мысли.
— Д-да, — запнулся я, пытаясь улыбнуться. — Пакет… не нужен, — я сказал это с пугливым отвращением.
Мне нечего опасаться.
— Выглядите бледным, — произнёс он.
— Устал, — выпалил я и посмотрел в сторону – очереди не было.
— Питаясь подобным, — он кивнул на покупки: чипсы и колу, — чувствовать себя здоровым навряд ли будете.
— Возможно, — я как бы посмеялся и открыл рюкзак.
Из-за спортивной формы места мало. Еле запихнул вздутую пачку Lay’s.
Двухлитровую колу пришлось тащить в руках.
========== 3. ==========
Ни к чипсам, ни к бутылке, из-за которой пальцы раздирал жар, я не притронулся. Не смог. Я не ел и не пил. Не мог заставить себя. Сидел в комнате перед монитором, с открытым рабочим столом, в наушниках, в которых не звучала музыка, и пытался не трепать себе нервы.
Совпадение.
«Ни больше. Ни меньше. Такое случается. Не стоит придавать значение, которого нет. Так делает Толя, это его привилегия – пусть он думает об этом, а я буду занят своим…».
Такие слова не помогали. Почему я продолжал трястись? думать, что сделали это всё намеренно? Почему пакеты из того магазина, в который хожу я? Почему не другие, которые расположены ещё ближе? Почему я копался в этом, без остановки, без передышки для своего же здоровья? Почему я не отпустил эту тему, как куриные головы?