Подарок охотника (рассказы)

— А кто будет возиться? У каждого своих забот хватает, — отвечал Андрей. — Вы бы посмотрели, сколько каждый год в лесу диких груш, яблок, алычи, кизила, орехов остается! А весной земляники! Ужас... Есть, правда, у нас здесь заготпункты, да это капля в море. На них не больше сотой части всего лесного добра попадает, а остальное гниет, преет...

За разговорами мы не заметили, как поднялись на гору и очутились среди высоких безлистых берез и могучих дубов.

Подберезовиков, белых, подосиновиков мы нашли очень мало — видно, время этих грибов уже отошло, зато на южном склоне горы наткнулись на такое количество опят, что моя жена только ахала и разводила руками.

Не было ни одного дуба, березы, ни одного пня, чтоб их не окружала стена светло-коричневых шляпок. Молоденькие, точно усеянные веснушками, крепкие шляпки опят так плотно прижимались друг к другу, что, казалось, встань на них, и они выдержат. Опята не только сжимали комли деревьев, но и умудрялись по толстой дубовой коре взбираться вверх, словно им внизу было сыро и холодно.

За каких-нибудь двадцать-тридцать минут мы утрамбовали шляпками опят три здоровенные корзины и вместительный охотничий рюкзак, а грибов, на одной только этой горе, оставалось еще не меньше чем на полную железнодорожную цистерну.

— Сколько остается... — вздыхала Нина. — Вот бы сюда наших подмосковных грибников!..

— А я тебе что говорил, — взглянув на сестру, улыбнулся Андрей.

— Не верилось, — честно призналась Нина. — Ведь столько грибов! Столько грибов! Даже во сне никогда те снилось!..

Я слушал восторженные слова жены, смотрел на вороха опят, сизые кусты терна, полыхающие костры калины и думал: «Как богата наша земля, сколько еще добра зря пропадает! Если бы собрать все дары леса с одного только Кавказа, насколько бы сразу выросла народная копилка?! А лесные дары Сибири, Урала, Дальнего Востока — баснословная цифра получается. Ведь ни пахать, ни сеять не надо — только собирай...»

— Ты о чем задумался? — перебил мои мысли подошедший Андрей. Я сказал.

— Да-а... — протянул он.— Я тоже об этом иногда думаю. Особенно, когда натыкаюсь в лесу на землю, устеленную дикими яблоками и грушами. Не до всего, видно, у нас еще доходят руки, — вздохнул он. — А жаль...

Поселок Шедок, 1971

В РОДНОМ КРАЮ

Давно я думал навестить свою родную сторонку, а в последние годы особенно. Меня так почему-то тянуло на родину, что я просто не находил себе места: ежедневно выискивал в газетах информации и сообщения о родной стороне и с жадностью читал их, а ночью мне снилось палящее азиатское солнце пирамидальные тополя, арыки, хлопок, дыни, виноград, тутовник — и все то, что было связано с далеким и близким детством. Родная сторона напоминала о себе с экрана телевизора, кинофильмами, она смотрела на меня со страниц журналов и газет, звала и манила душистыми фруктами с прилавков магазинов. И когда мне стало совсем невмоготу, я, отложив все свои бесконечные дела, взял внеочередной отпуск и уехал.

И вот, ровно через три десятка лет я снова в местах своего детства. Сколько за это время утекло воды из Чирчика и Салара! Сколько произошло изменений в жизни! А все так хорошо помнится, словно это было вчера...

Я подходил к подковообразному изгибу реки, к тому самому, где когда-то впервые в жизни сбил влет болотного луня.

Сколько теплых и дорогих сердцу воспоминаний сразу всплыло перед глазами...

Вот он и «Лысый холм» с выжженной солнцем вершиной, у подножия которого, в тугайных зарослях, отец обучал меня стрельбе по взлетающим фазанам. Здесь же, в этих угодьях, визжа от избытка страсти, гонялся за зайцем-толаем мой верный четвероногий друг Трезор...

Вдыхая запахи родных мест, волнуясь, как мальчишка, я поднимался на холм. И чем выше я подходил к куполообразной вершине, тем сильнее сжималось мое встревоженное воспоминаниями сердце. Но с каждым нагом все яснее и яснее становилось мне, что тех угодий, которые были так близки и дороги сердцу, давно уж не существует.

Там, где когда-то тянулись непролазные тугайные заросли и камыши, сейчас шахматными квадратами распластались хлопковые поля и бахчи. А вместо крохотных, одиноко торчавших из дикой джиды глинобитных узбекских лачужек выросли целые кишлаки с черепичными крышами. Но мне все не верилось. Я как сквозь сон смотрел на эту преобразованную землю, казалось: вот-вот на изгибе реки крякнет селезень, взлетит из камышей чирок или по всей окрестности вдруг разольется задорный крик петуха фазана. И только гул тракторов и шум хлопкоуборочных машин заставили меня поверить в действительность.

Долго, очень долго с грустью смотрел я с высокого холма на развернувшуюся во всю ширь новую для меня картину, и наперекор здравому смыслу, мне было жаль тех полудиких тугайных зарослей, кровно связанных с далеким, милым детством, живой юностью, со всем тем, что я так бережно и свято хранил в своей памяти все эти долгие суровые годы...

И позднее, где бы я ни ходил по своим старым излюбленным местам, я не узнавал их.