Подарок от Гумбольдта

– Вы приготовили себе место последнего успокоения? У вас есть семейная могила? Нет?! Как же так? Это неразумно. Вам известно, как теперь хоронят? Неужели вы не слышали, что творится на новых кладбищах? Не кладбища, а трущобы. Смерть заслуживает уважения. А на ней все кому не лень греют руки. Торговля земельными участками на кладбищах – самая крупная махинация с недвижимостью. Кругом обман. Могилы роют короче, чем положено, и вам приходится всю жизнь лежать скрючившись. Нравы – хуже, чем в политике и рэкете. Сверху донизу все повязаны взятками. Прокуратура намерена провести грандиозное расследование. Гробокопатели десятками попадут за решетку. Но мертвым от этого не легче. Перезахоранивать вас никто не станет. Так и будете лежать, подогнув колени, вместе с тысячами других. Разве человек не имеет права выпрямиться! И еще. На новых кладбищах не ставят надгробные камни. Только медные таблички с именем и датами рождения и смерти, и что получается? Приходит служитель с ротационной косилкой, запускает свою машину, и через несколько лет надписи на табличках стираются. От вас вообще ничего не остается…

– Хватит! – оборвал его Мирон, но незнакомец продолжал:

– Но вот склепы и мавзолеи – совсем другой коленкор. Их теперь делают сборными, из готовых блоков, но они в точности повторяют лучшие образцы этрусских гробниц, творений Бернини и art nouveau Луиса Салливана. Модерн сейчас в моде. Народ выкладывает тысячи за лампу от Тиффани или лепной потолок. Наши же постройки сравнительно дешевы. Там человек сам себе хозяин. Никакой толчеи, как в метро, никаких пробок, как в часы пик. Лежать там – одно удовольствие.

Мирон рассказывал, что незнакомец говорил, как ему показалось, искренне. Сквозь завесу пара он видел только озабоченное выражение доброго бородатого лица. Перед ним был эксперт, знаток своего дела – разумный и справедливый. Но его слова сильно подействовали на старика. Меня тоже до слез проняло это зрелище – пустырь, ни единого деревца, в земле покойник на покойнике, нескончаемые ряды потускневших безымянных медных табличек. Рекламная оратория этого дьявольски вдохновенного Коффритца поразила Мирона Суибла в самое сердце. И меня тоже, ибо в ту пору я мучился мыслями о смерти. Я даже на похороны не ходил. Не мог смотреть, как привинчивают крышку гроба. «Неужели и меня ожидает такая же участь?» – стучало в голове. Я буквально сходил с ума. Состояние мое ухудшилось, когда я наткнулся на газетное сообщение о том, как несколько городских ребятишек нашли недалеко от крематория груду пустых гробов. Они переволокли их в пруд и катались, как на лодках. Прочитав в школе «Айвенго», они, точно рыцари, запаслись шестами. У одного пацана гроб перевернулся, и он застрял в шелковой обивке. Хорошо, что его спасли. Но перед моим мысленным взором маячили гробы, убранные пышной розовой тафтой и бледно-зеленым шелком. Гробы зияли, как крокодильи пасти. Я видел, как меня кладут в гроб и спускают в яму – мучиться от удушья и разлагаться под тяжестью камней и глины. Впрочем, нет – под тяжестью песка, поскольку Чикаго построен на месте бывших болот и побережий каменного века (поздний плиоцен). Чтобы избавиться от мрачных мыслей и видений, я постарался превратить этот шизоидный кошмар в предмет серьезных раздумий. Кажется, мне это удалось. Я посмотрел на проблему смерти как на буржуазную проблему, связанную с материальным благополучием, процветанием и взглядом на жизнь как на приятное времяпрепровождение. Макс Вебер писал, что современники считают жизнь бесконечной чередой выгод и удовольствий, что у них нет ощущения жизненного цикла, поэтому они умирают прежде времени, в расцвете сил. И все-таки эти ученые умствования не избавили меня от проклятия смерти. Только мысль, что это буржуазная черта – беспокоиться о том, как там, в загробье, немного успокаивала. Я до сих пор не могу простить Эдгару По его точных описаний летаргии и погребения заживо. Они отравили мне детство и портят настроение в почтенном возрасте. Я и сейчас боюсь укрываться с головой и подтыкать под ноги одеяло. Короче, я извел уйму времени, представляя, что значит быть мертвым. Может, лучше всего, когда тебя хоронят в морской пучине?