Подарок (СИ)

— Но хлеб продаёт исправно, — отозвался мальчик, укладывая свёрток в ящик наверху, подальше от сырости, насекомых и мышей. Благо в городе почти не было крыс, потому что их, вроде бы, массово травили из-за какой-то болезни. Мальчик видел крысу всего один раз в жизни, но тот раз запомнился ему навсегда, потому что крыса была едва ли не больше его головы, а учитывая, что они, вроде как, питались трупами людей, (об этом тоже часто говорили) мальчик всерьёз подозревал, что на самом деле крысам плевать на то, жив человек или нет.

— Что, она до сих пор не пришла?

— Нет, — брат тяжело вздохнул и бросил обеспокоенный взгляд в окно.

— Ну вот пусть там и остаётся, — хмыкнул мальчик, оглядываясь по сторонам в поисках места, куда можно было бы сесть без всякого опасения, что под тобой что-нибудь проломится.

— Её уже второй день нет, она и ночевать не приходила…

— Пусть остаётся где хочет, это же она так захотела! Причём тут мы!

— Неа, мама больна! — глядя, словно на неразумного, произнёс брат. Но мальчик-то отлично знал, что на самом деле мать больна не была. Она просто их ненавидела. — Послушай, давай вдвоём сходим и позовём её домой!

— Зачем? — в жизни после обрушения лестницы, что успел навоображать себе Неа, матери места не было. Не было и не будет. Потому что он никогда не считал её своей матерью, и она ни разу не назвала его сыном.

— Эй, Неа, это не правильно, — пытаясь перехватить его за руки произнёс брат, но мальчик тут же вырвал их обратно и отскочил в проход.

— Тогда я не хочу быть правильным!!! Хватит с меня этого! Мана, ей плевать на нас обоих!

— Скоро зима и ей просто стало хуже…

— Ага, а после того, как она проболеет всю зиму, снова нас признает, да? Мне надоело это декабрьское обострение! Видеть её не хочу, слышишь! Никто она нам, никто!

Ему хотелось орать, орать, орать и продолжать ещё очень долго, вот только почему-то это спокойствие Маны и его желание помочь и матери, и ему сбивало с толку. Зачем? Почему он сам не видит? Тоже становится взрослым и слепым?

— Послушай, Неа, — Мана вздохнул, воткнув большую иглу с ниткой в воротник пальто, убрал его к окну, словно думая о чём-то, — Пойдём уже приведём маму домой, а?

— А если она не захочет?

— Мы её уговорим, — улыбнулся Мана и, просто взяв мальчика за руку, повёл за собой.

Минув небольшой закуток двора и скрипучую калитку, они отправились дальше по той самой, неудобной тропинке, на которой так боялся упасть Неа. За поворотом показалось иссохшее полуповаленное дерево, на котором было так здорово играть, и такой же неухоженный дом их соседа пьяницы. В том, что когда-то называлось садом, сейчас возилась его зарёванная дочь, которая не могла заниматься практически никакой работой из-за ошпаренных ладоней. Она постоянно заматывала их разной тканью и ходила с низко опущенной головой, словно боялась встретиться с кем-нибудь глазами. Даже невысокий Неа никогда не мог разглядеть какого цвета её глаза и как выглядит вообще её лицо. Поговаривали, что она редкостная уродина с проказой в пол лица, а ещё, что она бессовестная воровка и выпороть её хорошенько надо и прилюдно, чтобы всю дурь из башки выбить. Правда ухоженные дамы, которые строили из себя леди, на это морщили носы и говорили, что сейчас так уже нельзя поступать. И пусть у таких отребий всё внутри семьи и остаётся.

Внутри семьи, так внутри семьи, но Неа казалось, что девица подворовывает даже у них, у кого в принципе воровать было нечего.

Вспомнив об этом, Неа тут же пожалел, что они вместе с братом покидают дом, оставляя там хлеб. Мало ли, ближайшую неделю им точно не светит больше подобных покупок.

Однажды хозяйка хлебопекарни проболталась, что мол они с Маной от разных отцов. Только Неа честно говоря не понял, как это может быть, ведь они братья? А спросить у Маны забыл. Брат тогда почти три дня домой не приходил а когда вернулся, выглядел совсем уж плохо, побитым и грязным.. Странно, но мать тогда даже помогла ему, вот только в забытьи всё пыталась уложить в комнате на втором этаже. Неа с трудом отговорил её от этого.

Она тогда называл их по именам и даже варила водянистую кашу. Правда это было летом, а в это время она всегда лучше, чем зимой.

Возможно Мана снова был прав, и её нужно было поскорее привести домой.

Узкий проход между каменных стен наконец-то закончился, и они с братом вышли на небольшую заросшую деревьями и травой опушку. Едва видная узкая тропинка, петляя, вела вперёд, а по краям уже стали появляться первые покосившиеся кресты, каменные неухоженные статуи или просто наваленные грудой камни.

Откуда-то рядом слышалась песня:

«Сердцем к сердцу прислоню,

К ненасытному огню. И себя люблю, и многих... А тебе не изменю».

Ещё немного, и они наконец-то увидели сгорбившуюся фигуру рыжеволосой женщины, медленно покачивающуюся перед одним из крестов; хрипловатый голос стал ещё отчётливее:

«А изменишь – улыбнусь

И прощу... Но я клянусь, Что для следующей жизни Я с тобою не вернусь,

Не вернусь тебя рожать,

За тебя всю жизнь дрожать. Лучше камнем под ногами В синей Индии лежать.

Спи, дитя мое, усни.