Подъемы и падения интеллектуализма в России. Мои воспоминания

Лифшиц дружил с венгерским философом Дьёрдем Лукачем, который во время Второй мировой войны жил в Москве. Затем он уехал в Венгрию, и его работы долгое время считались эталоном «истинного марксизма». В связи с подготовкой нового издания работ Гегеля к нему обратились с просьбой ответить на вопрос, как правильно переводить гегелевские термины «Enteuserung» и «Entfremdung», которые обычно переводились как «отчуждение». Лукач написал в ответ довольно большое письмо, в котором говорил примерно следующее:

«Я рад ответить на Ваше письмо, но в Москве живет лучший знаток Гегеля – Михаил Александрович Лифшиц. Вы можете получить у него самый квалифицированный ответ на Ваши вопросы. Я же всего лишь ученик Лифшица и считаю, что его знания обширнее моих».

Хотя Лукач был старше Лифшица по возрасту, он считал себя его учеником. Я опубликовал это письмо в журнале НСО и с копией этого журнала пошел в гости к Лифшицу, которого до сих пор я не встречал. Он жил тогда в полуподвальном помещении Третьяковской галереи, где работал в качестве заместителя директора. Лифшиц с интересом прочитал письмо. В разговоре со мной он выразил удивление, что на философском факультете учится молодежь, которая имеет живой интерес к философии. Молодежь не заставила себя ждать. Вскоре к Лифшицу началось самое настоящее паломничество. Побывал у него и Э. В. Ильенков, и с этого момента между ним и Лифшицем началась дружба, скрепленная взаимными философскими интересами.

В конце 50-х гг. Лифшиц прочел в клубе МГУ серию лекций по немецкой классической эстетике. Ему редко приходилось выступать в качестве лектора, и не потому, что он не хотел читать, а потому, что его долгое время не допускали до кафедры. Лекции Лифшица в клубе МГУ собрали большую аудиторию. Даже избалованная лекциями и публичными выступлениями московская публика валом валила на эти лекции. Лифшиц обладал даром раскрывать за общеизвестными, привычными истинами глубокий социальный смысл. Помню, что Вадим Межуев, выходя из аудитории, сказал, что он впервые понял, что такое эстетика и что за ней стоит. Поразительно, что университет никогда не приглашал М. А. Лифшица в качестве преподавателя, очевидно, опасаясь слишком большой его эрудиции, несравнимой с традиционными стандартами.

Лифшиц долгое время оставался кандидатом филологических наук. Он рассказывал мне, что в 30-х гг. ученое звание рассматривалось как признак «буржуазности». Но во время войны, находясь на военной службе, он был поставлен своим начальством перед дилеммой: защитить кандидатскую диссертацию или отправиться служить в Ташкент. Он выбрал первое, и долгое время оставался в кандидатах, тогда как другие получали звания докторов и профессоров, обладая знаниями, во многом уступающими знаниям кандидата филологических наук М. А. Лифшица.

В дальнейшем Лифшиц и его приятель В. С. Кеменов поступили в сектор эстетики Института всеобщего искусствознания, где директором в то время был Кружков. Заведующим сектором стал мой бывший коллега по «Советской энциклопедии» Ю. Н. Давыдов. В секторе было много молодых сотрудников, в частности Б. Шрагин и Л. Пажитнов, которые принялись полемизировать с Лифшицем по вопросам современного искусства. Лифшиц был противником модернизма, который многими воспринимался как надежда на новаторство. Лифшиц подобных иллюзий не испытывал и выступил с книгой «Почему я не модернист». Вскоре заседания сектора эстетики превратились в настоящее ристалище, которое собирало большую аудиторию. Я присутствовал на этих гладиаторских боях. Лифшиц выступал блестяще, но все эти дискуссии давались ему тяжело по состоянию здоровья. Характерно, что в этой полемике Э. В. Ильенков стал на сторону Лифшица и даже какое-то время перестал общаться с его критиками.

Поэтому, когда я поступил в Институт художественного воспитания, директором которого стал В. К. Скатерщиков, с которым у меня были хорошие товарищеские отношения, сложившиеся еще тогда, когда я был студентом философского факультета, мне удалось уговорить Скатерщикова взять в Институт М. А. Лифшица, а также литературоведа А. А. Лебедева. Втроем мы образовали триумвират, который выглядел несколько одиозным в кругу педагогов, которые занимались только школьным образованием и составлением педагогических программ. Я же в то время занимался зарубежными теориями эстетического воспитания и опубликовал на эту тему книги «Проблемы эстетического воспитания» («Высшая школа», 1962) и «Искусство и дети. Эстетическое воспитание в США, Великобритании и Франции» («Искусство», 1966).