Подъемы и падения интеллектуализма в России. Мои воспоминания

Сегодня меня часто связывают с Лосевым, называют его учеником. На самом деле это не так. Моим учителем был В. Ф. Асмус, у которого я учился в университете. Сбылись его предсказания, о которых Валентин Федорович говорил мне, когда мы ехали с ним в такси из Переделкино в редакцию Философской энциклопедии, где обсуждались выдвинутые на конкурс статьи на тему «Диалектическая логика», в том числе и статья Лосева. Статьи на конкурсе были под псевдонимом. Асмус сказал: «Я знаю, кто автор статьи. Я очень уважаю Алексея Федоровича и буду голосовать за него. Но должен сказать, что если бы Лосев вдруг стал папой римским, то все мы превратились бы в еретиков». Я был озадачен этой фразой моего учителя. Теперь я хорошо понимаю ее правомерность.

Правда, с А. Ф. Лосевым у меня есть много общего. Это интерес к неоплатонизму, хотя не к античному, как у Лосева, а к ренессансному. Ведь я впервые издал труды самого крупного теоретика неоплатонизма, главы знаменитой Академии Платона во Флоренции Марсилио Фичино. И, конечно же, общим был интерес к категориям, благодаря чему мы и написали с ним книгу «История эстетических категорий». Это единственная книга, которую Лосев написал в соавторстве. Но мне было далеко до его идеалистических построений. Школа, из которой я вышел, была сугубо материалистической, хотя в ней было много места для идеального. Если верить известным рассказам, Лосев был единственным идеалистом в стране. Однажды Сталин, спросив, сколько у нас идеалистов в стране, и узнав, что только один, приказал Лосева не трогать. Не знаю, правда это или вымысел. Во всяком случае, об этой истории повествует в своей книге о Лосеве А. А. Тахо-Годи.

Несмотря на расхождения в понимании и оценке Возрождения, о чем я пишу только сейчас, я признаю огромную заслугу А. Ф. Лосева в развитии отечественной философии, его огромный вклад в эстетику. Как и у каждого мыслителя, у Лосева были свои подъемы и спады, свои достоинства и недостатки. Да он и сам никогда не относился к себе как к иконе, на которую надо молиться. Далеко не во всем с ним можно согласиться, что не умаляет его неоспоримых достоинств и несомненных заслуг. Конечно, ранние работы намного выше и содержательнее, чем работы, написанные в 60-х гг. В них сказалось стремление адаптироваться к вульгарному марксизму, неумеренное цитирование работ Ленина и Сталина. Очевидно, Алексей Федорович не на словах, а на деле пытался встроиться в марксистскую философию.

Боюсь, что те недостатки, которые можно найти у Лосева, во многом идут от его жены Азы Алибековны Тахо-Годи. Конечно, она многие годы была помощницей Алексея Федоровича, его секретарем, и боюсь, что и соавтором. Все последние статьи и работы Лосева существуют только в записи Тахо-Годи. Если верить ей, то Лосев был не профессиональным философом, а монахом, тайно постригшимся под именем Андроник. Лосев был замечательной и цельной личностью, с гениальной памятью, огромной эрудицией, с живым интересом к науке, искусству, музыке. В нем было что-то монументальное, скульптурное. Не случайно он часто обращался к себе в третьем лице. Он говорил: «Вячеслав, знаешь, что Лосев думает по этому поводу?» Он любил иронизировать, и не только над другими, но и над самим собой. Лосев был знаком с романтической иронией не только в теории, но и на практике. Несмотря на религиозность и стремление к духовному, в Лосеве был сильный языческий элемент, идущий, быть может, от его предков. Он воспринимал мир так же, как его воспринимали древние греки – максимально телесно, предметно. Поэтому мне чужды попытки некоторых последователей Лосева, которые стремятся превратить его в монаха, в схимника, прикрывающегося профессорской тогой. Он был человеком яркого темперамента. Я бы охарактеризовал своеобразие его мышления как поиск идеального в телесном и обнаружение телесного в идеальном. С этим, как мне кажется, связана его философия имени.

Люди и надежды 60-х гг

Помимо Лосева я встречался со многими выдающимися людьми, составляющими интеллектуальный потенциал нашей страны. Это прежде всего Василий Павлович Зубов. Это был человек универсальной образованности, владеющий греческим, латынью и почти всеми европейскими языками. Когда я впервые встретил его, он работал в Институте естествознания и техники. Это был институт, куда ссылали всех идеологически опасных людей. Зубов прекрасно знал историю эстетики. Но он специализировался преимущественно на истории архитектуры. Он написал прекрасную диссертацию «Архитектурная теория Альберти», которая позднее, уже после смерти Зубова, вышла отдельной книгой.