Подъемы и падения интеллектуализма в России. Мои воспоминания

Я часто бывал у него дома, и в Москве, и в Тбилиси. Мераб много курил. На столе у него всегда стояла коллекция трубок и запасы трубочного табака. Жалею, что я не записывал содержание наших бесед, казалось, что общение с ним никогда не кончится.

Мераб говорил, что «философия – это сознание вслух», и он прекрасно, по-сократовски, умел размышлять вслух. Как никто другой, он владел искусством философской беседы. Большинство его книг – о Декарте, о Прусте – это запись его лекций, это длящееся во времени размышление, диалог с самим собой и со слушателем. К сожалению, я не посещал его лекций в Институте кинематографии, но знаю, что они собирали огромную аудиторию. О методе мышления Мераба хорошо рассказывает В. П. Зинченко в своей книге «Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили».

После пребывания в Праге Мераб стал невыездным. Его переписка и общение с зарубежными друзьями контролировались КГБ. Поэтому в 70-х гг. он уехал из Москвы в родную Грузию, где работал в Институте философии. Я часто навещал его в Тбилиси. Но и здесь Мераб не мог найти условий для творческой жизни. На моих глазах шла его война с Гамсахурдией. Мераб как-то бескомпромиссно сказал: «Если Гамсахурдия – глава Грузии, то я не грузин». Эти слова подняли волну националистической прессы. Я думаю, многим грузинам должно быть сейчас стыдно за то, что они начали кампанию против Мераба. Думаю, что его преждевременная смерть во многом результат той травли, которую вели грузинские «патриоты» против одного из самых талантливых своих мыслителей. Я был на похоронах Мераба в Тбилиси и поэтому хорошо знаю и помню атмосферу тех дней.

В полной мере оценить Мераба как руководителя мне удалось только тогда, когда я стал работать в Институте США и Канады. В этот институт меня привел интерес к американской культуре, которая в 60-е гг. виделась как модель для подражания. Анализ этой культуры я дал в своей книге «Америка извне и изнутри». Институт США и Канады казался средоточием интеллектуалов и людей, способных самостоятельно мыслить. Этому содействовал Георгий Арбатов, директор института. Но на самом деле работа института контролировалась КГБ, представителем которого был заместитель директора Богданов. Поскольку в институт меня взял Арбатов, не посоветовавшись с Богдановым, последний с самого начала стал меня преследовать. Делал он это не сам, а с помощью заведующего отделом Ю. А. Замошкина. В результате я подвергся невероятному давлению, мне запрещалось посещать просмотры американских кинофильмов, встречи с американскими коллегами. Замошкин организовал разнос моей работы «Моральный имидж США», постранично терзал мою рукопись, выдвигая против нее всё новые обвинения. Мне запрещали даже использование термина «имидж», предлагая заменить его русским термином «образ», хотя «имидж» и «образ» – скорее полярные понятия. В общем, мой опыт работы в Институте США и Канады оказался совершенно неудачным, и вскоре мне пришлось уйти оттуда «по собственному желанию». Позднее Институт США развалился, часть людей эмигрировала в Америку, часть (В. Лукин, А. Кокошин) вошла в правительственные структуры, часть оказалась американскими «шпионами». Бывший секретарь партийной организации института стал преуспевающим бизнесменом и купил квартиру в Доме творчества на Икше, где у нас издавна существовала интеллектуальная коммуна.

От Мераба, когда он был моим начальником, исходили интеллектуальная энергия, толерантность, неприятие бюрократических методов руководства. В этом отношении он был прямой противоположностью Ю. А. Замошкину. Близким другом Мераба был Саша Пятигорский. Я помню его как одного из авторов Философской энциклопедии. Он занимался буддистской философией и напечатал о ней несколько статей, которые я редактировал. Потом он исчез из моего поля зрения. Я его встретил много позднее в Лондоне, где он стал профессором Лондонского университета. Он рассказывал мне, что в Англию он приехал по туристической путевке. Здесь он встретил Исайю Берлина, который в то время управлял Университетом Оксфорда. Берлин помог Саше получить работу в Лондоне, что, как я по собственному опыту знаю, было совсем не просто.

Вместе с женой я часто забегал к нему на кафедру восточной философии Лондонского университета. По существующему регламенту Пятигорский должен был находиться каждый день в университете независимо от того, были у него занятия или нет. Поэтому у него было достаточно свободного времени для обсуждения самых различных вопросов российской и британской жизни. К сожалению, теперь профессорская его жизнь закончилась (в Англии в возрасте 65 лет надо выходить на пенсию), и он стал международным политическим лектором, путешествующим по миру со своими выступлениями. Сравнительно недавно я слушал его в Москве в Политическом центре Г. Павловского. Как всегда, он был подчеркнуто эксцентричен и артистичен. Возвращаться в Россию он не хотел. Англия стала ему второй родиной.