Подъемы и падения интеллектуализма в России. Мои воспоминания

Сначала я снимал в Москве маленькую комнатушку у набожной старушки на Котельнической набережной. Затем как студент философского факультета МГУ я поселился в общежитии на Стромынке, затем жил в разных, но замечательных районах Москвы – на Ленинградском проспекте у метро Аэропорт, на Чистых прудах, в доме, где когда-то жил Сергей Михайлович Эйзенштейн (об этом свидетельствует мемориальная доска на фасаде дома), затем обитал в коммунальной квартире на улице Вавилова, потом на улице Мясковского (теперь это Афанасьевский переулок) в районе старого Арбата. В то время Арбат представлял собой глухое место. На его уличках обитали немногочисленные представители старой дворянской столицы, чудом выжившие после чисток и репрессий. Но большую часть Арбата населял люмпен-пролетарий и криминал. Район Арбата тогда не был популярным местом для жизни. Здесь, в глухих арбатских переулочках, было трудно найти представителей высшего общества. Но, может быть, они искусно маскировались.

В полуподвальной квартире, которую я занимал на улице Мясковского (бывшем каретном сарае), жило пять семей при одном маленьком туалете и небольшой закопченной кухне. Несмотря на перенаселенность, жили довольно дружно, без скандалов. Из зарешеченных окон просматривался милый арбатский дворик. Зато рядом были университет, Ленинская библиотека, Дом журналистов, Театр Вахтангова. Всё было в пределах пяти-десяти минут ходьбы. И всё было доступно. Летом в субботу и воскресенье Арбат и арбатская площадь были безлюдны, все обитатели уезжали из города. Это был тот Арбат, о котором Булат Окуджава, проведший здесь свое детство, лишенное родителей, писал: «Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия…»

Здесь, на Арбате, в старинном родильном доме Браувермана появился на свет наш сын Глеб. Когда начались схватки, мы с женой замеряли по секундомеру их длительность, чтобы быть уверенными, что начинаются роды. Мы пешком дошли до роддома, а через несколько дней, подарив медсестрам положенную десятку, я вернулся домой с крошечным свертком, в котором лежал наш новорожденный сын.

Романтическая бедность хороша только до определенного предела. Поэтому когда университет стал строить кооперативный дом на пустынном тогда Ленинском проспекте, мы собрали необходимые деньги (часть из них одолжил А. Ф. Лосев) для вступления в кооператив. Теперь я живу в этом доме уже более 40 лет. Многое изменилось за это время. Арбат стал самым престижным местом в Москве, а район нашего дома на Ленинском проспекте превратился из острова в пустынном море в настоящее гетто, ничуть не лучше нью-йоркского. Здесь впритык один к одному, без всяких подъездов к домам, без детских площадок, стоянок для машин, газонов, построены десятки высотных домов, как сообщает реклама, самого престижного класса. Из-за близости строений мое радио не в состоянии принимать московские радиостанции, а из окна моей спальни я вижу сотни однообразных окон и сам, очевидно, я зримая мишень для сотни глаз. Такое впечатление, что живешь на Манхэттене.

Когда мы въезжали в новый университетский дом, нам сообщили, что телефоны поставят только через полгода. Но Фрунзенский телефонный узел предложил нам ускорить дело. «Мы поставим вам спаренные телефоны, а через полгода заменим их на одноканальные. По наивности и слепой вере в авторитет советской власти я согласился. Но телефон не распарили ни через полгода, ни через десять, двадцать и тридцать лет. Не помогли письма за подписью академика Арбатова, секретарей Союза кинематографистов и других высопоставленных лиц. На все обращения телефонный узел отвечал кратко: «Не можем, свободных каналов нет». Впоследствии у окошка в регистратуру Фрунзенского узла мне рассказали, что канал можно было купить за бутылку коньяка и мой собеседник именно таким образом получил полноценный телефон. Но для этого надо было знать каналы более ценные, чем телефонные. Для того чтобы решить проблему, нам пришлось купить рядом с нашей квартирой однокомнатную квартиру с полноценным телефоном, куда мы поселили 90-летнюю мать жены. Но после ее смерти унаследовать телефон не удалось. Более того, Фрунзенский телефонный узел обвинил нас в «несанкционированном» использовании телефона и пригрозил обрезать всякий контакт с внешним миром. Руководитель узла, которая угрожала мне обрезать телефоны, отказалась назвать свое имя, это была молоденькая, миловидная женщина, но которая дала сто очков вперед любому советскому бюрократу. Это были уже реалии 2007 г. с его несбывшимися обещаниями незыблемости частной собственности. Так что ничего нового не произошло. Надеюсь, что хотя бы через пятьдесят лет коммунальные службы, призванные улучшать нашу жизнь, выполнят свое обещание и предоставят полноценный телефон. Хотелось бы дождаться этого счастливого момента.