Подержанные души

– Не-а, вы свободны, Донни. Но я должен тут все – осмотреть. Где ваша комната?

– Дальше по коридору. – Донни отодвинулся наконец от комода. – Погодите, так мне что, адвокату не нужно звонить? Вы пленку не будете смотреть? Ей больно было. Она меня сама попросила.

– Я знаю. Вам от этого нехорошо?

– Ну конечно же. Мне от всего этого ужасно. Труднее мне в жизни ничего делать не доводилось. – Он снова начал задыхаться.

– Ну, тогда приношу свои соболезнования. – Ривера показал рукой: – Дальше по коридору в эту сторону?

Донни кивнул, затем опять схватился за сердце и – либо от напряжения, либо от облегчения – весь окаменел, дернулся и соскользнул по комоду на пол, где и уселся, раскинув ноги. Еще несколько секунд подергался – и завалился вперед.

– И вот пожалуйста, – произнес Ривера. Хорошенько огляделся – вдруг сосуд души Донни будет выделяться так же, как и у его матери, но здесь больше ничего не тлело. Спиной вперед он вышел из комнаты и направился по коридору.

Телефон у него зажужжал опять. А пока умирали оба Дефацио, поступило еще и текстовое сообщение. “Снимите бля трубку”, – гласило оно.

Ривера нажал на кнопку связи.

– Сами же говорили, нам не полагается связываться друг с другом, если не происходит ничего непредвиденного.

– Где ваш напарник? – спросил Мятник Свеж.

– Присматривает за моим магазином, пока я на изъятии. Я ничего от вас не дождался про эту девушку Лили, поэтому он подменяет, пока я кого-нибудь не подыщу.

– А вы где – не рядом?

– Нет. Я в Долине Нои, ищу сосуд. Отыскал еще одного Торговца Смертью, и там опять…

– Ага, до этого мы еще дойдем. Вам, наверно, присесть не помешает, инспектор.

Ник Кавуто читал рассказ Реймонда Чэндлера “Жгучий ветер”[34] за прилавком, когда из-за стеллажей выступила банши.

– АЙИИИИИЕЕЕЕЕЕЕ!

Кавуто выронил книжку, соскальзывая с табурета в полуприсед, выхватывая нелепо громадный револьвер из наплечной кобуры и направляя его на банши. Все одним движением.

– Я тебя завалю, дранина, – произнес он.

– Явилась жизнь тебе спасти, дундук здоровенный, а ты платье мое порочишь?

Не отводя от нее револьвера, Кавуто пригляделся к ней.

– Жизнь мне спасти, значит?

– Тебе нужно убраться отсюда до темноты, парнишка. К тебе кой-какие гады направляются. Они покамест не в силах перемещаться по дневному свету, но скоро уж будут здесь.

– Во́роны женского полу за душой моей явятся? – Кавуто опустил револьвер. – Стой, где стоишь.

– Не могут они человека за душу его убить – даже не знаю почему, так уж у них заведено, не то вы все бы уж давно в полях гнили. А вот из развлеченья – могут. – Банши двинулась к нему, жестами показывая, что к прилавку и не думает приближаться, а вовсе даже идет к – двери. – Пойдем, милок, прокатимся в твоей прелестной – повозке. Я голову в окно высуну, когда визжать стану. – И она улыбнулась – черные губы и синеватые зубы – и похлопала сажистыми ресницами.

Кавуто глянул через плечо в окно. Уличные фонари уже горели, а та полоска неба, которую ему было видать, умирающе порозовела.

– Никаких визгов.

– Так точно, парнишка, стал-быть – пошли. – И она сделала такое движение, словно сгоняла к двери отбившихся от выводка кур, и долгие лохмотья ее рукавов тащились за руками, как струйки дыма.

Из-за лавки донесся какой-то рокот, и они оба глянули на одно-единственное окошко, выходившее на задворки, – высокое и узкое, забранное четырьмя железными прутьями. И прямо у них на глазах окошко это, только что подсвеченное желтым от фонаря в переулке, почернело.

– Значит, задняя дверь заперта? – спросила банши.

Кавуто кивнул, не отрывая взгляда от окна.

– Великолепно. Тогда пошли. Шевелись. Ходи быстро – задержишься дольше, как я всегда говорю.

Заднее окно треснуло, в трещины просочилась тень тысячи птиц – и поползла по задней стене, растекаясь в движении своем, форма и свет менялись с ее наступлением, словно в очерки чего-то летящего вплетались маслянистые кружева. Тень соскользнула на паркет, волнами поплескалась вокруг полок, огибая их. А у одного узкого стеллажа посередине, на который Ривера выставлял недавно приобретенные книги – сосуды души, – тень чуть загустела и покрыла весь его собой, словно саваном.

Банши различала пять душ – они тлели тускло-красным, но одна за другой стали гаснуть, когда тень обволакивала их.

– Рви когти, милок. Как ненормальный, – произнесла она.

– Иди сама, – произнес Кавуто. Он направил “магнум” 44-го калибра в точку посередине темного стеллажа в пятнадцати шагах от себя.

Когда потемнел последний сосуд души, тень забилась, обрела глубину и расщепилась на три отдельные массы, которые затем пошли волнами, изменились, слепились в три женские фигуры – до какой-то степени человечьи; они мерцали тонким иссиня-черным оперением. Из кончиков пальцев проросли когти – длинные и загнутые, как свайки, серебряного цвета звезд.

– Пушка, – произнесла одна таким голосом, как будто в грохоте трясли гравием. – Терпеть не могу пушки.

– Ну, парнишка, вот ты и накакал в кроватку, – сказала банши.

14. Быть может, грезить