Подгоряне

Стоя у мельничного дышла — длиннющего бревна, чтобы с помощью "козла" поворачивать мельницу, сообразуясь с направлением ветра, отец и мош Петраке решали, в какую сторону пойти. Вспомнили, сколько раз поворачивали мельницу, сколько и куда дул ветер, пригляделись, как поставлено ими дышло, и в конце концов порешили, что будет вернее, если идти в плоскости этого направляющего бревна. Отец прикрыл меня полой своего тулупа, ворча:

— Не мог поспать дома на теплой лежанке?! От чертенят, что ли, научился шляться по ночам по такой погоде? Теперь иди дрожи как цуцик и помалкивай!

Добродушно отчитывал меня до тел пор, пока не дошли до высоченных сугробов снега у телеграфных столбов. Первым на них наткнулся мош Петраке.

Пораженный таким открытием, ахнул:

— Не зря, видно, вспомнились черти. Они нас попутали. Мы ведь идем совсем в другую сторону!

— Черт сначала Отбил нам с тобой память, бадя Петраке! — отозвался отец. — Мы забыли, что повернули мельницу еще раз, и дышло своим чертенячьим хвостом указывало нам, дуракам, дорогу в сторону от села!…

— А говорили, что на нашей мельнице нет чертей?! — пискнул и я, коченея от холода.

— И ты прицепился, как репейник! — шуганул на меня отец. — Показал бы я тебе, где черти ночуют!..

Наткнувшись на чье-то гумно со стожком сена, согрелись там малость и повернули обратно, теперь уже взяв верное направление к селу.

Я не рассердился на отца за его брань. Под отцовским тулупчиком мне было тепло, а отец к тому же рассказывал мош Петраке интересную историю, приключившуюся с ним во время одной зимней поездки. Повествовал о том, как сбился с дороги и всю ночь крутился на санях на Ходжинештском холме. А когда рассвело, то оказалось, что мучил он лошадей на одном и том же месте, на меже, отделяющей наше поле от Ходжинештского. Слушая, мош Петраке поддакивал. В зимнюю непогодь, уверял он, по ночам хозяйничают бесы. Это они всюду крутят своими, хвостами и путают людей, сбивают их с дороги, в особенности на межах, разделяющих селения: ведь там ничейная земля, нечистые духи и захватывают ее. Там никто их не потревожит…

— А ты что так жмешься ко мне, сынок? Аль соскучился? Или очень уж любишь отца?! — весело вскричал мой родитель, когда, приближаясь к дому, мы шли мимо могил на кладбище. — А может, струсил, как Тудос Врабиоюл-Воробей?.. Может, и ты видишь покойника с цигаркой во рту?

Отец продолжал смеяться, когда мош Петраке уже открывал наши ворота. Но я все еще крепко держался за отца и все поглядывал назад.

С тех пор будто не так уж много времени прошло, а как все изменилось!

Непохожей стала на прежнюю наша мельница. Сильно постарел мош Петраке. Он водил меня по диковинному ресторану, украшенному коврами и дорожками, столами со старинными подсвечниками, в гнездах которых торчали претолстые свечи. Глиняные и деревянные кувшины, горшки и тарелки висели на стенах. На некоторых столах лежали подносы и блюда с плациндами. Вместо стульев повсюду были расставлены бочоночки днищами вверх, то есть на попа. Солонки были выточены из дерева в форме козликов, похожих на те, что помогали поворачивать нашу мельницу.

Сопровождаемый мош Петраке, я поднимался наверх, к засыпному ковшу. Но то был не ковш, а его бутафорское изображение из легких дощечек. Тут вокруг главного мельничного колеса с его ощеренными зубьями опять расставлены столы. И возле жерновов тоже. Были понатыканы всюду, где отыскивалась хотя самая малая площадка или находился свободный уголок. В общем, настоящий двухэтажный ресторан, каковой увидишь далеко не в каждом городе. И при всем при этом — ни души. Пустой, как каса маре или музей без посетителей. Зато верхний этаж был отличным наблюдательным пунктом. Я стою там, осматриваю окрестности, и куда б ни глянул — везде ровные ряды совхозных виноградников.

Ряды, ряды, ряды. Голова кружится от них, в глазах пестрит. Бегут в бесконечную даль белые столбики с подвязанной к ним лозой. Бегут, раскинувшись шпалерами от края и до края. Бегут, бегут, как строчки раскрытой перед тобой огромной книги, которую надо еще прочесть. Бегут…

3

В дни моего вынужденного безделья и бесцельного прохаживания по селу я сравнительно быстро пригляделся ко всему, глаз свыкся с новшествами и как бы уж и не замечал их. Однако новость за новостью приходили отовсюду. Так, тетка Аника, супружница тишайшего бади Василе, заглянувши к нам, обратилась к моему отцу с неожиданным вопросом:

— Вы, бадица Костя, уж, наверное, знаете, почему захотели отравить Сулака? [10]

— Кто хотел его отравить? — вытаращил глаза отец.

— Как кто?.. Известное дело — артистка!

— Откуда ты это взяла?

— Аль не замечаешь, что он уже давно не выступает по телевизору?

— Таким образом, мой ночной кросс нагишом по Москве дополнился другой столь же "достоверной" новостью — отравлением Сулака. Но что поделаешь?