– Угу, – обращаюсь я к полу. Мне не стоит смотреть на подпрыгивание его кадыка при глотании.
– И долго вы сидели?
– Где-то до восьми.
Он поднимает брови. Всякий раз, когда я прячу взгляд, он снова его перехватывает.
– Ты что, избегаешь меня?
– Нет.
– Что-то не так, – говорит он, пересекая невидимую линию, которую я начертила по центру лифта. Я инстинктивно вжимаюсь в мягкую стену. К счастью, он останавливается где-то в тридцати сантиметрах от меня и наклоняется, чтобы изучить мое лицо глубокими темными глазами. В моем предательском воображении он прижимает меня к стене, ударяет по кнопке аварийной остановки. Наклоняется, чтобы прижаться губами к моей шее. – Что происходит?
– Ничего.
– Если дело в том, что случилось в понедельник… – Он обрывает фразу и заливается краской, немного отходя от меня.
Я впервые вижу, как он краснеет, и из-за этого мне хочется прикрыть руками собственное лицо.
– Нет-нет-нет. – Я впиваюсь в сумку. – Нет. Мы выпили. Мы просто были…
– … очень пьяными, – подхватывает он, быстро кивая головой. – Обычно я не… То есть это…
– Не нужно ничего объяснять, – говорю я, хотя все, чего я хочу – это детального объяснения с сопровождением презентации «Пауэрпойнт». Я протягиваю руку, чтобы коснуться его запястья кончиком пальца – сделать успокаивающий жест, – но в ту секунду, когда дотрагиваюсь до него, понимаю, что это ужасно опрометчивое решение. Я вышла из-под контроля, меня нужно остановить. Мне стоило быть умнее, но этот парень просто долбаный магнит. Одного лишь прикосновения достаточно, чтобы у меня вспыхнули щеки – и не только. Мотылек, познакомься с пламенем. Покажи пламени средний палец.
– Хорошо. – Он выдыхает, а его плечи опускаются как минимум на пару сантиметров. Теперь он безо всякой вины может встречаться с той, кого упомянул в эфире. – Но если…
– Доминик. Я в порядке. Все чудненько, – говорю я. – Нет причин для беспокойства.
– Никогда еще не слышал, чтобы ты использовала слово «чудненько».
– Так отвези меня в больницу. Вдруг это смертельно.
Краешек его рта дергается.
– Я со всем разберусь, – говорит он.
Сигнал оповещает нас о том, что мы доехали до пятого этажа. Нужно пожаловаться техобслуживанию на то, как медленно работает лифт в последнее время. С ним, наверное, что-то не так.
– Всегда такое чувство, будто я в кабинете директора, – шепчет Доминик, пока мы ждем, когда Кент заварит себе чай. (Какой-то мудреный процесс из пяти шагов. Однажды он объяснил мне его, но я тут же забыла.)
Я переключаю внимание на саму встречу. Нас ожидает куда более худшее наказание, чем задержка после уроков.
Кент входит со своей кружкой, как всегда улыбаясь, но немного натянуто.
– Что ж. Думаю, вы понимаете, почему вы здесь.
– Мы попытались избавиться от него как можно быстрее. – Странно, что Доминик говорит «мы», в то время как я почти все время молчала. – Мы приближались в концу эфира, и я не знал, как еще потянуть время, так что… – Он запинается, неуверенно пожимая плечами. – Может быть, вырежем этот фрагмент из подкаста?
– Факт в том, что многие уже это слышали, – говорит Кент. – Если мы вырежем фрагмент, то всем будет казаться, что мы что-то прячем. Нам нужно отнестись к этому серьезно, минимизировать ущерб. Теперь, когда люди услышали это, они будут следить за вами еще более пристально.
Доминик проводит рукой по лицу.
– Ну что ж… пиздец, – говорит он, и если бы я так не боялась того, что сейчас может произойти, то посмеялась бы над тем, что он произнес это слово перед нашим боссом во время чрезвычайно серьезной встречи.
– Не то слово. – Кент дует на свою кружку. – Если еще больше людей к этому прицепятся, если они усомнятся в правдивости ваших отношений, то нас всех ждет большой-пребольшой пиздец. – Он вздыхает, а затем продолжает: – До меня дошли слухи. Пока не могу ничего обещать, но маячат большие перспективы.
Я резко придвигаюсь к краю стула.
– Насколько большие?
– ПодКон, – говорит Кент. Я пытаюсь сохранить невозмутимое лицо. – А еще возник интерес со стороны крупных спонсоров. Повторюсь, что пока ничего не могу обещать, но понимаете ли вы, насколько это важно для станции?
Я умираю от желания больше узнать о ПодКоне и о потенциальных спонсорах, но репутация передачи (или отсутствие таковой) – куда более насущная проблема.
– Мы ведь можем… сделать постановочные фото? – Я вздрагиваю, даже когда предлагаю это. Еще больше лжи. Все хорошее, что ассоциируется у меня с передачей, сопровождается комментариями разочарованного внутреннего голоса – иногда он принадлежит Амине, иногда – моему отцу.
Мне становится немного легче, когда Кент покачивает головой.