Подкидыш

Неужели у них было это, ну что бывает между мужчиной и женщиной, что скальды в своих песнях называют «любовь», а потом что-то случилось, и мать больше не хочет его видеть? Или, может, до сих пор любит отца? В её рассказах он представал героем, который не ведал страха, не раз спасал друзей, поступал мудро и справедливо. Но на хуторе об ульфхеднаре Скъягги говорили совсем другое. Редко и тихо, по углам, чтоб не слышала Илза. Будто мать его сношалась с волком, и младенец родился с зубами и в серой шерсти. Будто пил без просыху, терзал свою плоть и на людей бросался, как злая собака. А ещё говорили, будто это мама наслала тот шторм, что погубил Скъягги. Наслала, чтоб спасти себя и Атли.

Мальчик искоса посмотрел на мать, занимавшуюся полотном. Фрейдис была мрачна и сдержанна, на лице печаль и усталость. Атли знал, что в таком настроении разговорить её не получится. Всё та дурацкая баллада от пьяницы Бьярне! Да и ладно, ни к чему ворошить прошлое.

Он тихонько поднялся и вышел на крыльцо — захотелось подышать ночным воздухом. Дал о себе знать мочевой пузырь и мальчик, вздохнув, побрёл к отхожему месту. Добравшись, торопливо развязал штаны и облегчённо выдохнул, наблюдая, как поднимается вверх тёплый пар.

Он постоял ещё чуть-чуть, подтянул штаны и завязал их на шнурок. Послышались голоса — мальчик заторопился. Наверное, люди Горма обходят территорию — зачем лишний раз мозолить им глаза? Однако, прислушавшись, Атли замер. Теперь он отчётливо слышал голос матери и чей-то ещё, мужской, грубый, повелительный. Вот они подошли к сараю для зимнего сена, вот хлопнула дверь.

Атли давно уяснил, что лезть в дела взрослых — себе дороже. Но его насторожили интонации матери — было ясно, что спутник ей неприятен и идёт она не по своей воле. Поэтому Атли быстро и тихо — уж что-что, а передвигаться бесшумно он умел — пробрался к стене сарая. Большая щель меж досками пришлась очень кстати — Атли тут же прильнул к ней любопытным глазом.

— Я не понимаю тебя, брат. Я устала за день и хочу спать.

— Да всё ты прекрасно понимаешь! — дядя Эймунд! И как Атли не узнал сразу? Наверное, потому что дядя был пьян, здорово пьян. Едкий запах пивного перегара чувствовался даже на таком расстоянии. — Надоело за тобой бегать! То ты больна, то у тебя дела, то возишься со своим Подкидышем!

— Не смей называть его так!

— Как хочу, так и буду называть! А ты не смей затыкать мне рот, женщина! — Эймунд был не на шутку разозлён, и слова его падали тяжёлыми жерновами. — Ты здесь ничто, пустое место! Вы с ублюдком живы только благодаря мне и Гудмунду!

Атли затаил дыхание — казалось, боги в кои-то веки обратили внимание на его робкие помыслы и решили открыть тайну, которая не давала покоя.

— Я благодарна херсиру за это. Он справедливый и мужественный человек. И не позволил бы себе оскорблять женщину и ребёнка.

— Вот видишь, ты не так уж глупа, — усмехнулся оделман. — Гудмунд Магнуссон — мой кровный брат и лучший человек в этом сраном Митнагарде. Он любит тебя, и ты должна стать его женой.

— Гудмунд Магнуссон — видный мужчина, несомненно, — мальчик подивился злости в голосе Фрейдис. — Но он опоздал: я верна своему мужу Скъягги.

Дядя Эймунд гулко расхохотался — наверное, так хохочут горные тролли, по вине которых с вершин сходят лавины.

— И поэтому заделала ему ублюдка? — продолжил он, вытирая выступившие слёзы. — Ой, не могу — да это ж просто обосраться можно!

— Атли — сын Скъягги.

— Атли — сын шлюхи! — проорал дядя и со всей силы вмазал кулаком по деревянной стене. — Которая изменила мужу с альмарским недоноском и опозорила наш род перед всей долиной! Если бы не Гудмунд, мы бы до сих пор ратились с молодчиками Гаркеля из-за твоего вонючего трупа!

— Вижу, у тебя хорошая память, брат, — Фрейдис сложила руки на груди, — надеюсь, тебе не составит труда вспомнить, из-за кого я стала женой Скъягги?

Эймунд опустил голову.

— Скъягги… проклятый выродок! — пробормотал он. — Как бы я хотел плюнуть ему в глаза перед тем, как он отправился к Селт!

— Ты достаточно оплевал его при жизни, — холодно заметила женщина.

— Та девушка, рабыня, должна была стать моей! — словно не слыша, заявил оделман. — Боги ослепили хёвдинга, и он отдал её негодяю Скъягги!

— Ты пошёл против слова хёвдинга, украл женщину кровного брата, оскорбил его, и после этого он — негодяй? — подняла бровь Фрейдис.

— Да! — в бешенстве взревел Эймунд. — Этот выродок отрубил мне руку! Правую руку! Я был воином, славным рутсингом, моя кровь жаждала битвы! И кто я теперь? Жалкий обрубок, калека, перед которым закрыты врата Гъялдсхейма! Обречён гнить здесь, среди баб, тупиц и недоносков, пока другие сражаются… — дядя уронил голову на грудь и, казалось, сейчас зарыдает.

— Какой же ты дурак, Эймунд, сын Гаральда, — медленно проговорила Фрейдис. — Иногда я жалею, что Скъягги отсёк тебе руку, а не голову…

— Лучше бы голову, — побледнев, прошептал дядя, — но ты лукавишь, женщина: я вижу это в твоих глазах. Ты ненавидела его не меньше. Он презирал тебя: ты была вирой за ту рабыню, вещью, заложницей…