Читаем Подкова на счастье полностью

Муж при отваге, решительный, сам, похвалясь мне

                                        умением править. Но сладить

С повозкой не смог. Тяжёлые книги назад колесницу

                                                    тащили и с нею конягу.

Не раз и не два катилась она к подошве горы

                                                    величавой, и с каждым

Заездом сильнее возок погромыхивал и дребезжал.

                                                          До сумерек полных

Дать я отчёта не мог – с доставкою к темени только

                                                          покончил наездник.

Зевс многомощный! Родитель! Я тем виноват,

                                           что светлого дня не хватило

Для трудной работы, а тут ещё промах со смазкой

                                                            ступи́ц получился.

Нектаром снабжён я без меры, но дёгтя немного

                                          имел, а к тому ж не хотелось

Угря́зить повозку; для божеских дел ведь лучше

                                              она бы годилась. Допреже

Тяжести этакой передвигать на Парнас не пытался

                                                         из смертных никто.

Я виноват! Не казни! Ты и сам, о, Кронион,

                                                 не слышать не мог,

                                                                       как оттуда,

От славной горы, где музам в усладу веселье,

                           целостный день уже с утренней зори

Тот мой возок погромыхивал. Больше скажу:

                                       я трепетал от того, ибо как бы

Скрыл я объятое волей твоею во всём над землёю,

                                           где ты навсегда повелитель.

То ж возвещу про поэта Алексия, во́зчего. Он

                                                        ни при чём; уверяю;

С богами не спорил ни с кем; а судьбой – горемыка:

                                                 песни добротно слагает,

Да только охотников петь их не много; но, в книгах

                                                  хранимы, когда-нибудь,

Может, сонмы найдутся, чтоб знать их. В давнюю

                                пору стремился к тому ж и Гомер,

Поэмы создавший великие в списке едином сначала,

                                                     в папирусы их занеся

Несчётные, занявши ими храм преогромный

                                       меж стен и от пола до кровли;

К вершине ж Парнаса не сам он свой труд затащил,

                                                         то исполнили боги:

Они восхищением сразу прониклись от песен

                                     божественных мудрого старца,

Хоть и слепого; и списки другие поэм,

                            по их повеленьям, писцы учинили».

Такою-то речью Гефест озадачил вестоносителя,

                                          отрока, твёрдо наставив его

Вмиг донестись до владыки. Тою порою Кронид

                                             уж покинул Иды вершину

И на Олимпе воссел. Туда и Гефест торопился:

                                                 вечеря богов предстояла.

Зевс уже принял депешу. Гефеста призвав,

                                  так обратился к нему он, мудрый

И строгий: «Дел, что имеешь по кузне, сын мой

                                                   любезный, не оставляй;

Блюди и охотность и опыт; не трону тебя повеленьем

                                                       иным; меня не боись:

Я боле не гневен, поскольку безмерно в тебе ценю

                                             мастерство и прилежность,

Какие в богах ценишь и сам да и в людях. Алексия

                                                             также не трону я;

Хоть не владелец он ни быков, ни овнов, ни коз,

                                  чтобы нам посвящать гекатомбы,

Похвален зато его пыл во творении книг; да будут

                                      отныне и новые, кои он пишет,

Туда ж помещённые, к музам, на верхе Парнаса.

                                          Пусть возит туда; колесницу

Давай ему ту ж; а для памяти дёгтем не смазывай

                            и не чини; пусть она погромыхивает;

Пусть погромыхивает; всякий да знает, что то

                                        не иной кто-нибудь из поэтов

На гору везёт свои строки и мысли мудрёные, —

                                                               Александрид,

                                                                         и лишь он,

Как ты, Гефест, речёшь, вдохновенный искусством.

                                                        Громы, сказал я,  его

Пусть осеняют, но – только! Терпеть не смогу я

                                          стараний, когда он и молнии

Будет ронять на Парнасе, а паче – в пределах иных!

                                                Коль станет ослушником

В этом завете моём, книгособранье его я скоро

                                                           иссыплю под гору;

Пусть там и истлеет; его ж, написателя,

                         за непочтенье стрелой огневою спалю,

И ветрам наказом да будет: прах его,

                                дерзкоковарного, всюду развеять».


Быка за рога


Надо ль, не надо, каждый сам упрямо стремится

                                             к частной своей остановке.

Среднее тем хорошо, что оно подчас бывает

                                                иль толстым, иль тонким.


Из-под иного иная, имея иные расчёты, сбегает

                                                                           к иному.

Не очень-то редко иной, от иной возвратясь,

                                        не находит ни дома, ни кроме.


Пеной нахмурилась кружка, сердясь на разлившего

                                                                 цельную бочку.

Кое-что ставится там на попа, где не ставилась

                                                                           точка.


Радость иная обманчива, если иной на иное

                                                             посмотрит иначе.

Иное, то, что прикрыто иным иль иною,

                                                            не скроешь иначе.


Ноги несут, собственно, только остатки того,

                                                        что считается телом.

Разницы много всегда между пакостным словом

                                                           и конченым делом.


Не меньше иного стул устаёт иногда под иною,

                                                                иначе сидящей.

Реже уносится пыль, если ветер, бывает, застрянет

                                                      в колодце иль в чаще.


Тесная связь у попа со случайной монашкой успела

                                                      застрять между нами.

Съехать немедленно в сторону

                                       вовсе не сложно,

                                                  едучи быстро и прямо.


Боль не снимается, если пронзаешься

                                                     новою сильною болью.

То, что – иное, иные часто и быстро

                                                             находят

                                                    себе – не во здоровье.


Быка за рога нелегко притянуть на что-то иное,

                                                      поскольку их – двое.

Иная, играя с иным, без рогов,

                                    предпочесть бы хотела иное.


Становится очень печальным хотя бы лишь то,

                                                     что разрыто кротами.

Живые страшны уже тем,

                                      что не стали пока

                                                                  мертвецами.


Между иною с иным иные часто находят

                                                             возможным иное.

Иначе смотрит иной на иную,

                                            если не то ей.


В уставшей строке отсутствие буквы

                                           равняется дырке

                                                         в штакетном заборе.

Иному до светлости мыслей дожить

                                                   удаётся —

                                                   с прибытием

                                                               бедствий и горя.


Некто иной-преиной, снявши однажды очки,

                                                            иную увидел

                                                                               иначе.

С той-то поры иным уж и кажется он

                                        совершенно иным,

                                                                 хоть и зрячим.


Если зашёл, но выходишь, то, стало быть,

                                                   здесь, у дверей,

                                                                  и живёшь

                                                                         постоянно.

Более-менее умное, если ещё и живое,

                                                   иному не кажется

                                                                         странным.


Иной, иное имея в виду побольше

                                                 иметь от иной по-иному,

случай не упускает иметь на рогах у себя, ином,

                                                                   ещё и солому.


Кто бы ты ни был, живой или умер,

                                              ты не бываешь собою:

часто к тебе от чужой головы

                              устремляется многое,

                                                  будь та хоть вовсе

                                                                            пустою.


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное