Читаем Подкова на счастье полностью

Опасаясь удариться о его нижние ветки, я изо всей силы натянул поводья, понуждая коня свернуть. Он послушался, слегка обежав крону, однако продолжал неудержимо нестись дальше, вернувшись на дорогу. Близился её крутой поворот. Как управиться здесь, я не знал. Я отпустил узду, рассчитывая, что конь устремится прямо, туда, где расстилались заросшие редким кустарником пустыри, – там он мог бы остановиться сам, без моего воздействия; – но он предпочёл нестись по дороге. На повороте я не удержался, выпустил поводья из рук и слетел сверху…

Земля на обочине была истолчена колёсами телег и копытами животных, сильно высохшей, с острыми, колючими комьями. Мне повезло: я хотя и ударился, основательно исцарапав руки и бок туловища, но остался в сознании и сносно себя чувствовал, не претерпев ничего непоправимого. Так мне в тот раз посчастливилось, – как уже имеющему отметину конским копытом…

Лошадь убежала недалеко, видимо, серьёзно озадаченная, и стояла у обочины дороги, не зная, как ей быть. Тут с теми же тряским шумом и криками, а в дополнение к ним – со смехом надо мною пронеслись мимо неё те самые, её обидчики, и сидевший на телеге, приноровившись, опять замахнулся на животи́ну прутом, но она успела отпрянуть, после чего управлявший упряжкой во всё горло захохотал – уже над своим товарищем…

Я медленно поднялся с земли. Лошадь, успокоившись, начинала пощипывать траву, пофыркивая, когда наступала на поводья. Она деликатно позволила мне подойти к ней, будто признавая свою оплошность и понимая, что я тут – ни при чём. Взобравшись на неё, я направил её в сторону унёсшейся упряжки с хулиганишками и, понуждая её увеличить скорость движения, быстро перевёл в галоп, на котором и поравнялся с телегой, а, обогнав её, резко убавил бег и закружился на месте, преграждая дорогу.

Этот расчётливый с моей стороны маневр, как я и ожидал, вызвал замешательство недавних насмешников надо мною, что заставило управлявшего упряжкой резко подать в сторону, когда он едва удержался на повозке, присев на ней, и теперь уже над обоими нахалами мог посмеяться я…

Бывший кавалерист, узнав о происшествии, лишь покачал головой, не выразив своего крайнего раздражения выходкой удальцов ни единым звуком. Меня он винить не мог.

Урок мне памятен не только острыми болями от ушибов. Я пришёл к выводу, что даже в ситуации, к которой я не был готов, страх не захватил меня, и моя уверенность в себе не была поколеблена. Я хотел доказать, что могу быть смелым, и это желание также осталось неизменным.

Старый колхозный конюх, добрый человек, хорошо понял меня, и позже я продолжать пользоваться его стойким доверием…


Был и ещё один способ утвердиться в намерении уравняться со сверстникам, от которых по известным причинам я кое в чём продолжал отставать, хотя в части развития, какое я получал как более других предоставляемый самому себе и склонный углубляться в размышления по всяким поводам, я, возможно, даже несколько превосходил их, в том числе, как я мог считать, в школьных занятиях, где я значился как бы на первых ролях.

Здесь я хотел бы говорить о лыжах, об отношении к ним как особой страсти, позволявшей мне укрепляться не только физически, но и нравственно, осознанно преодолевая неизбежное чувство страха и неуверенности, когда движение на них освоено ещё недостаточно.

Лыжи, одни на двоих со средним братом, мы получили от старшего брата, который нам рассказывал, что, как физкультурник, будучи в интернате, участвовал в соревнованиях, а однажды в гонках даже пришёл на старт первым. Теперь же, вынужденный работать на предприятии с утра допоздна и даже иногда задерживаясь на работе на ночь, а также в связи с тем, что он переселился в рабочее общежитие и продолжал обучаться в вечерней школе, возможностей для такого времяпрепровождения он не имел, и о лыжах почти забыл, но на свои заработанные мелкие гроши, уступая нашим настойчивым просьбам, купил пару для нас.

То были изделия из твёрдого, тяжёлого дерева, недостаточно пружинившие даже если под ними при движении оказывалось углубление, в виде, например, канавы или простой ложбинки, а, кроме того, – не снабжённые не только стандартными бамбуковыми палками с круглыми ограничителями понизу, но и – без резиновых рифлёных пластин-подножий, а без них поверхность, та, к которой следовало крепить ногу в обувке, скользила, особенно при сильных морозах, так что само стояние на лыжах требовало повышенной собранности и предусмотрительности… Невзирая на всё это мы принялись активно осваивать катание.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное