Подкова на счастье

Давно испробованный метод – проверять знания друг друга, задавая вопросы перекрёстно, один другому. Мы с удовольствие штудировали материал по такой эффективной методе. При сдаче экзаменов это позволяло чувствовать себя уверенно и независимо. Все трое успешно их выдержали.

Я с благоговением вспоминаю этих моих друзей, как-то совершенно просто сомкнувших свои интересы и понятия о дружбе с моими. Предстояло расставание с ними, которое с учётом возникшей тесной привязанности между нами придавало особую окраску моменту нашей жизни, когда мы могли считать, что в значительной мере уже готовы и к жизни взрослой. Впрочем, это касалось и других моих соклассников, проживавших как на станции, так и – деповски́х.

Мы неплохо ладили в годы учёбы; расставаясь, каждый уносил в душе лучшее, что отобрал сам и намерен хранить долго, сколько возможно…

Я прощался и со своими благодетелями, у которых селился. Это было в общем-то обычное расставание.

Я помню, что хозяева домика восприняли событие искренне, с чуть заметным оживлением, но без лишней экспрессии в пожеланиях и напутствиях, какие они считали нужным высказать и дать мне. Добрые и хорошо понимавшие меня люди.

В день перед моим ночным отъездом со станции сестра хозяина, моя бывшая обидчица, нашла время, чтобы провести его наедине со мной. Мы прогулялись к окраине поселения и, выбрав опрятный лужок, уселись там прямо на разросшуюся густую траву. Немногословный разговор тёк сам по себе. Я смотрел в лицо этой девушки, и, казалось, читал в нём некую тревогу, смешанную с печалью. Чем я был для неё, не ро́вня ей по годам?

У неё не могло не быть любезного сердцу, хотя я ни разу не был свидетелем, когда она уходила бы на свидание или бы – у калитки возле домика, с провожавшим, если он действительно у неё был, когда я вечерами возвращался из школы. Что за судьба?

Мы просидели на мягкой траве около часа. Можно было вполне удовольствоваться таким светлым общением. Но девушка явно была при своих мыслях. Слеза медленно выкатилась на её щёку. Словно опомнившись, она вмиг смахнула её и перевела тревогу и грусть в улыбку, трепетную и откровенную. Дескать, это так, ничего… Мы встали с травы, поддерживая другу друга за руки, и скоро были в доме, где я заканчивал свои сборы…

Как неожиданно немилостивым бывает будущее! Несколько позже я узнал страшное: девушка погибла, угорев во сне при закрытой печной заслонке. Кто прикрыл ту заслонку? Жена брата? Она сама? Следствие по делу не пришло ни к какому выводу. А мне и сейчас помнится запах свежей травы, на которой мы сидели и я что-то как будто угадывал в девичьем облике, некое беспокойство….

Моё повествование я намерен ограничить, замкнув его на той стадии своего детства, когда собственно детское в нём уже стремительно убывало и должно было переходить в стадию если и не настоящей взрослости, то, по крайней мере, того взросления, которое, чувствуешь, тянется слишком медленно и воспринимается с неким скрытым предубеждением – как не способное ускориться.

Об ограничении я здесь говорю как о сознательном акте, как желании остаться в тематике детства и не покидать её, представляя её насыщенной невероятной гаммой чувственного восприятия окружающего, более ценного в сравнении с тем, что усваивается детьми в наставлениях со стороны взрослых.

Я мог бы привести целую массу обстоятельств, когда чувственное в той или иной степени прибывало в связи с ними, но, полагаю, это неизбежно привело бы, скорее, к порче рассказа, к уже неуместной его растяжке и перегруженности. Чтобы этого не происходило, отдельных обстоятельств, какие я могу считать важными, для себя или – как сами по себе, я коснусь, лишь назвав и очень коротко пояснив их.

…Заслуживала внимания в частности обстановка на станции, как объекте железной дороги, у которой образовался посёлок, где я проживал, посещая школу-семилетку. Она имела двенадцать действующих рельсовых путей и входила в разряд узловых, где в значительных объёмах велись работы по сортировке и формированию вагонно-платформенного состава.

День и ночь на путевой сети и над поселением разносились гудки паровозов, совершавших маневры, и их я слышал у себя в комнатке и выходя из неё.

В немалой части тут появлялись и поезда целевого назначения, маршрутные, проходившие насквозь и делавшие только короткие по времени остановки. Такой режим был особенно необходим в то время, когда на запад уходили составы с грузами ленд-лиза и эшелоны с людским пополнением для фронта.

Перевозки этого рода с окончанием войны сворачивались, но зато возникла проблема с доставкой пленных японцев. Их отправляли в сибирские лагеря, но количество контингента было так велико, что на маршрутах происходили сбои.

Крупная станция вынуждалась погашать их, размещая по несколько поездов с пленными на своих путях и удерживая их у себя, бывало, в течение нескольких суток.