Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками

И что делать ему, Коксу, уроду с обожженным лицом, который безмозгло влюблен в Риту? Что делать безоружному против тигра? Карлику против дракона? Бессильному зримому против могущественного незримого?

Июльская жара набирала силу, и когда Кокс добрался до странной церкви на опушке и с трудом одолел ров, его одежда насквозь пропиталась потом.

Шагах в пятидесяти от рва стояла полицейская машина, но самих полицейских не было видно.

Корявый храм, заросший кругом сорной травой, стоял нараспашку.

Кокс умылся из ведра, прежде понюхав воду, и вошел в полутемное помещение.

Он знал, что Судаков живет в храме, спит на раскладушке, а зимой разводит костер в центре зала, образованного стенами. Вместо алтаря здесь, под иконой, был построен дощатый сортир — будка, в которой стояли напольные часы с боем, подарок прихожан. Статуи Богородицы-зверицы и Христа-зверя исчезли.

В центре храма на охапке пахучей травы лежал полуголый Судаков — мужчина лет пятидесяти, в черных очках, с круглым шрамом на плече. Говорили, что это пулевое ранение, полученное Судаковым в бытность бандитом.

Напротив, у стены, где когда-то было намалевано изображение раба Христа, на подушках возлежала голая Рита. Увидев Кокса, она было сделала движение, как будто хотела прикрыть грудь, но передумала.

— А где статуи? — спросил Кокс.

— Давно ты у нас тут не бывал, значит, — сказал Судаков. — Убрал я их. Не нужно ничего зримого — это унижает незримое. Порубил и сжег.

— А как же тогда обходитесь?

— Если молитва сильна, незримое само станет зримым. Ты по делу?

— Да нет, — сказал Кокс. — Посмотреть, как вы тут.

— Мы тут изнемогаем от любви, — сказал Судаков, лениво подрыгивая ногой.

— Как это?

— П-подкрепите меня вином, освежите меня яб-блоками, — сказала Рита, — ибо я изнемогаю от л-любви.

— Это царь Соломон говорит, — сказал Судаков, подбрасывая на ладони яблоко. — Хочешь? Лови.

Кокс поймал яблоко, но что с ним делать — не знал.

— М-мать, что ли, прислала? — спросила Рита.

— А как это вы изнемогаете? — с трудом шевеля языком, спросил Кокс.

— Ты не поймешь, — сказала Рита.

— Зато я не слепой, — сказал Кокс. — Ты еще несовершеннолетняя, а этот старый козел пойдет в тюрьму по сто тридцать четвертой.

Судаков усмехнулся.

— Я ее не трогал, — сказал он. — Зачем мне ее трогать?

— Я ц-целка, Кокс, — сказала Рита. — Это вам нужно обязательно туда, а ему н-не надо.

— Ну... — Кокс растерялся. — Тогда зачем тебе все это?

Рита пожала плечами.

— Знаешь, Кокс, — сказал Судаков, не меняя позы, — после того как я ослеп, мне остались только звуки и запахи. Особенно запахи. Куда б я ни шел, всюду меня мучает запах зла. Все пахнет злом — полевая ягода, молодая крапива, масляная краска, бензин, женское тело, сосновая щепа. Все это — зло, потому что мир захвачен злом сверху донизу, слева направо и кругом. Если мы все передохнем, зло исчезнет, потому что останутся только реки и горы, но там нет ни добра, ни зла. В этом мире мы строим свой мир — маленький, тонкий, слабосильный, целиком состоящий из слов и мечтаний, такая, знаешь, нежная дымка над злом — дунет ветер посильнее, и нет ее, этой дымки. Мы придумали свой мир, чтобы дать в нем местечко добру, которое и живет-то только благодаря нашим словам. Все эти законы, правила, науки, вся эта математика и химия — богатый вымысел, но, если зло захочет все это сгубить по-настоящему, ему стоит только привстать да рыкнуть, и нету ничего, ни нас, ни слов. Поэтому все, что нам остается, — это молитва, песня и мечта, и пока мы молимся, поем и мечтаем, добро кое-как держится. Ты не понял, к чему я веду, Кокс?

Кокс промолчал.

Он едва удерживался, чтобы не смотреть на Риту, на ее прекрасное тело, мягко обрисованное светом, который проникал через щели в крыше. А она — Кокс это чувствовал — не сводила с него глаз, и это только усиливало его мучения.

— Мне не нужно видеть эту женщину, — снова заговорил Судаков, — и мне не нужно трогать ее, чтоб насладиться ею. Все происходит вот тут... — Он положил ладонь на свой голый череп. — Зримое становится незримым, но это и есть высшее наслаждение. Мы уходим из мира зла, чтобы благодаря воображению пребывать в вымышленном мире добра. Зло не изменится, что бы мы ни делали и ни говорили. Слова, чувства, мечты — вот наш мир...

— Значит, — сказал Кокс, — как на картинку смотришь. Дрочишь, что ли?

— Я слепой, Кокс, — сказал Судаков. — Или ты не понимаешь?

— Мать там плачет, — проговорил Кокс, чувствуя, что если посмотрит на голую Риту, то потеряет сознание. — Она ж твоя мать все-таки.

— Никуда она не пойдет, — сказал Судаков, — пока я не разрешу.

— Я бы тебя убил, — сказал Кокс, — да на войне наубивался уже, хватит.

Он бросил яблоко Судакову — тот поймал.

— А по-другому ты, конечно, не умеешь. — Судаков покачал головой, достал из-под подушки револьвер, протянул Коксу. — Попробуй — я в твоей власти. Но все, что тебе удастся, это превратить зримое в зримое, живого человека в мертвого человека, вот и все, а незримое пребудет выше тебя. И ничего не изменится, потому что зло не меняется, Кокс. Выбирай, Кокс, в кого стрелять — в меня или в нее.