Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками

— Умный не забудет, мудрый простит, — сказала Май. — Но ведь я ее не знаю.

В середине апреля Виталий и Май встречали гостей из Москвы в аэропорту «Шарль де Голль».

Бабаня всплакнула, поцеловав наконец внука.

Она сморщилась, съежилась, стала еще меньше.

— Жена-то у тебя черненькая, что ли? — спросила она, понизив голос.

— Ее дед с бабкой приехали из Вьетнама.

— Ну, раз из Вьетнама, тогда пускай...

Обедали в ресторане неподалеку от Люксембургского сада.

Бабаня ела с аппетитом, но больше вертела головой, разглядывая посетителей и официантов.

Виталий заказал бабушке полусладкое вино — Бабане понравилось.

— А люди не скажут, что я пьяница? — спохватилась вдруг она.

— Не скажут, — успокоил ее внук. — Здесь это нормально.

— А это и есть Запад?

— Запад, Бабаня, настоящий Запад.

— Как Америка?

— Как Америка, только это Франция.

После прогулки по Люксембургскому саду вышли в Латинский квартал, спустились к Сене, устроились за столиком на террасе, заказали кофе и мороженое.

— Ну как тебе Париж? — спросил Виталий.

— Богато, — сказала Бабаня. — И люди такие богатые — сразу видно...

— Завтра съездим на бульвар Османн — там самые красивые в мире магазины.

— Дорогие, небось?

— Но тебе же нужно юбку купить? Сколько их у тебя? Семнадцать? Восемнадцать?

— Восемнадцать... — Бабаня поджала губы. — Откуда столько-то насчитал? Но юбку да, надо бы освежиться...

— Она очень живая, — сказала Май, когда отец повел Бабаню в туалет. — Все ей интересно. А у нее и правда восемнадцать юбок?

— C’est son truc{1}, — сказал Виталий. — Ей восемьдесят пять, но до сих пор хвалится талией.

— Что там? — Май приподнялась, глядя на людей, бегущих по набережной. — Что-то, кажется, случилось.

Старшие вернулись на террасу.

К их столику подбежал возбужденный официант.

— Нотр-Дам горит, — сказал он. — Пожар!

Люди выскакивали из-за столиков и торопились к набережной.

— Пойдем на пожар смотреть, — сказала Бабаня. — Вот не думала, что на Западе бывают пожары. Настоящий, что ли?

Они спустились к набережной и увидели густые клубы дыма, которые окутывали башни собора. На площадь перед Нотр-Дам прибывали пожарные и полицейские машины. Полиция гнала людей подальше от стен собора, зеваки фотографировали, пожарные бежали к дверям. Над Нотр-Дам кружили вертолеты.

Огонь усиливался.

— Реликвии, — сказал отец. — Там же тьма реликвий.

— Кажется, они не в самом соборе, а в пристройке, — сказала Май.

— Терновый венец в соборе, — сказал Виталий.

— Какой венец? — спросила Бабаня. — Который на Христе был?

— Ну да.

— И сердце там же?

— Н-не думаю, — сказал Виталий. — Май, ты что-нибудь знаешь про сердце Христово?

— Нет его там, — сказала Май. — Это символ...

— Как же так-то, — сказала Бабаня, — неужели же сердце сгорит?

— Нету там никакого сердца, — сказал отец.

— Как это — нету? — Бабаня разволновалась. — Если храм, то в нем сердце.

Они остановились на набережной у моста О’Дубль — дальше полиция не пускала.

Над башней вспухло пламя, люди на набережной закричали.

— Где Бабаня? — спросил Виталий. — Господи, да куда ж она!

Там, где густая толпа почти сливалась с полицейским оцеплением, Бабаня вдруг присела, пролезла под полосатой лентой и бочком, бочком побежала к собору.

Полицейские не сразу спохватились — один из них бросился за старушкой, но тут порыв ветра накрыл дымом площадь, толпу на набережной, и Виталий, воспользовавшись дымом и суматохой, бросился к собору, чтобы остановить эту старую дуру. Ему удалось оторваться от полицейских и выбежать к дверям собора в тот миг, когда из них, окутанная огнем и дымом, появилась Бабаня. Она прижимала что-то к груди, это что-то бешено пульсировало и пылало, разбрызгивая густые искры, и Бабаня с жалким криком побежала к мосту, навстречу полицейским, Виталию удалось было ее перехватить, но тут Бабаня вдруг взмыла в воздух, по-прежнему прижимая к груди что-то горящее, и внук успел поймать ее левую туфлю, и в этот миг старуха вознеслась в небо, вся охваченная пламенем, роняя капли огня на камни, на воду и головы людей, и исчезла в вышине, превратившись в ярко светящееся пятно...

Толпа на набережной громко закричала, женщины опускались на колени и крестились.

Виталий смотрел на свои руки, по которым бегали нежгучие язычки пламени, и не сопротивлялся, когда полицейские под руки вывели его за линию оцепления, и позволил Май взять его за руку, в которой он по-прежнему сжимал левую туфлю Бабани, старой дуры, а потом обнять его, плачущего навзрыд, словно облитого светом радости, природа которой ему была непонятна и чужда, но чиста и бессмертна...

Великая Надя

— Одно из самых нежных и тонких женских эротических переживаний, — сказала Ф., — это когда шелковая юбочка в ветреный теплый день ласкает голые ягодицы и бедра...

Отстранилась, повернулась на каблуках и танцующей походкой двинулась вверх по улице, и ее шелковая юбочка тотчас ожила, взлетая и волнуясь при каждом шаге и вызывая у меня мучительный восторг...