Подлинная форма близости

Я спросил, готов ли он увидеть то, что мальчику нужно было показать ему о прошлом. Он сказал: «Да», и я предложил его попросить мальчика об этом. Кевин сразу же увидел себя семилетним мальчиком, свернувшимся калачиком и дрожащим в картонной коробке из-под холодильника у себя на заднем дворе. В доме ссорились родители, и он слышал, как их крики эхом отдавались от окон. Он был в доме и видел их ссору, а родители не замечали его ужаса, пока отец не ударил мать и та не закричала, что уходит от него. Кевин выбежал на улицу, чтобы спрятаться, и несколько часов пролежал, дрожа, в коробке, пока его наконец не нашли. Это была одна из многих сцен детства, изобилующих предательством, пренебрежением и ужасом, свидетелем которых был Кевин. Сначала он некоторое время наблюдал за происходящим, а затем отмахивался от этой сцены, говоря что-то вроде: «Итак, мне было больно — и что с того? Всем порой больно, многим гораздо хуже, чем мне сейчас». В другое время он объяснял мне, почему его мать или отец не могли поступить лучше, как будто извиняясь за них. Я попросил его найти части, которые говорили это и прерывали наблюдение за болью маленького мальчика, и договориться с ними на время уйти в другую «комнату». Мы свяжемся с этими частями позже.

Без этого вмешательства свидетельствование проходило более гладко. Вскоре после ссоры отец Кевина ушел из семьи и уже не возвращался. Мать встречалась со множеством мужчин, один из которых избил ее в присутствии Кевина. Он чувствовал, что ей часто хотелось, чтобы его там не было, и это осознание в сочетании с чувством никчемности из-за того, что его бросил отец, породило убеждение, что если он будет зависеть от людей или сблизится с ними, то будет отвергнут или покинут. Его критик пообещал «никогда больше» и посоветовал ему преуспеть в учебе. Вскоре он обнаружил, что может погрузиться в учебу и обрести власть над другими благодаря своей блестящей успеваемости.

Кевин не забывал и не подавлял эти сцены детской боли, а скорее держал их на расстоянии вытянутой руки. Теперь он видел их так, будто это были очень эмоциональные, детализированные сцены из фильма. Иногда ему было так жаль героя, что он действительно плакал от сострадания. После каждой сцены мужчина обнимал маленького мальчика в них и благодарил его за то, что тот показал ему произошедшее. Затем он спросил мальчика, в какой части тела он сохранил чувства или убеждения, связанные с этими событиями. Семилетний мальчик носил в животе пылающий огненный шар, который Кевин помог вытащить и бросил в целебное место за пределами его внутреннего горизонта. Мгновение спустя шар вернулся в виде голубого сапфира, который мальчик мог носить на сердце. Затем Кевин помог потерянным мальчикам найти безопасные и комфортные места для жизни в своем внутреннем мире. Один из них выбрал залитую солнцем комнату с выходом в сад, полный деревьев, по которым можно лазить. Кевин пообещал лучше заботиться о них в будущем и утешать, а не изолировать, если они почувствуют обиду из-за событий во внешнем мире.

Этот процесс выявления и высвобождения экстремальных эмоций или убеждений, которые несет в себе часть, называется снятием бремени; в IFS это эквивалентно исцелению части. Стоит частям освободиться от груза, и они нередко немедленно возвращаются в естественное состояние, словно освобожденные от чар. Тогда изгнанники, такие как потерянные мальчики Кевина, становятся гораздо менее уязвимыми, поэтому их защитники могут ослабить бдительность и найти новую работу.

С каждым новым снятием бремени язвительный внутренний критик Кевина расслаблялся и постепенно брал на себя новую роль карьерного консультанта. Он по-прежнему хорошо разбирался в качестве, но вместо того, чтобы нападать на недостатки Кевина или других людей, он готов был двигаться вперед. Подошла к концу и многолетняя борьба Кевина с головными болями из-за напряжения, когда повязка критика вокруг его головы растаяла.

Снятие бремени и трансформация изгнанников позволяют менеджерам-защитникам расслабиться, делая человека менее уязвимым для нападок. Раньше, если кто-нибудь, особенно Хелен, критиковал Кевина, он не только испытывал дискомфорт от того, что кто-то расстроен из-за него, но и его внутренний критик утяжелял груз, падающий в его стоячий бассейн стыда и унижения, как глубинная бомба. Боль от пренебрежения усиливалась отражением всей прошлой боли, которую все еще несли его части, — от травм привязанности. По мере того как мы откачивали накопившуюся у Кевина боль, критика теряла для него свою силу. То же было верно и для угрозы ухода Хелен. Она больше не вызывала прежнего физиологического отчаяния — дрожи и тошноты, — потому что не возвращала его во времена ухода отца. Кроме того, его юные части теперь знали, что, если Хелен бросит их, Кевин все равно будет рядом. Он стал их главным опекуном.