Подлинная история Анны Карениной

Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть Тот, который говорит: “Мне отмщение, и Аз воздам”. Ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека. Человек же пока не может браться решать ничего с гордостью своей непогрешности, не пришли еще времена и сроки. (“Дневник писателя”)

Михаил Салтыков-Щедрин

Ужасно думать, что еще существует возможность строить романы на одних половых побуждениях. Ужасно видеть перед собой фигуру безмолвного кобеля Вронского. Мне кажется это подло и безнравственно. И ко всему этому прицепляется консервативная партия, которая торжествует. Можно ли себе представить, что из коровьего романа Толстого делается какое-то политическое знамя? (Письмо П. В. Анненкову)

Афанасий Фет

Какое мастерство вводить новые лица! Какое прелестное описание бала! Какой великолепный замысел сюжета!

Но какая художницкая дерзость – описание родов. Ведь этого никто от сотворения мира не делал и не сделает. Дураки закричат об реализме Флобера, а тут все идеально. Я так и подпрыгнул, когда дочитал до двух дыр в мир духовный, в Нирвану. Эти два видимых и вечно таинственных окна: рождение и смерть. (Письма Л. Н. Толстому)

Николай Некрасов

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует “гулять”
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать.

(Эпиграмма)

Иван Бунин

об Антоне Чехове и Льве Толстом

Весною я приехал в Ялту. Толстому стало лучше, и как-то при мне Чехов собирался его навестить. Волновался сильно: менял брюки и хотя все время шутил, но все же с трудом подавлял свое волнение.

– Боюсь Толстого. Ведь подумайте, ведь это он написал, что Анна сама чувствовала, видела, как у нее блестят глаза в темноте. Серьезно я его боюсь, – говорил он, смеясь и как бы радуясь этой боязни.

И чуть не час решал, в каких штанах поехать к Толстому. Сбросил пенсне, помолодел и, мешая, по своему обыкновению, шутку с серьезным, все выходил из спальни то в одних, то в других штанах:

– Нет, эти неприлично узки! Подумает: щелкопер!

И шел надевать другие и опять выходил, смеясь:

– А эти шириною с Черное море! Подумает: нахал!

Вернувшись, он сказал:

– Знаете, это какое-то чудо, нечто невероятное! Лежит в постели старик, телесно вполне едва живой, краше в гроб кладут, а умственно не только гениальный, сверхгениальный… <…>

– Вот умрет Толстой, все пойдет к черту! – повторял он не раз.

– Литература?

– И литература. (“О Чехове”)

Дмитрий Мережковский

“Анна Каренина” как законченное художественное целое – самое совершенное из произведений Л. Толстого. В “Войне и мире” хотел он, может быть, большего, но не достиг: и мы видели, что одно из главных действующих лиц, Наполеон, совсем не удался. В “Анне Карениной” все, или почти все, удалось; тут, и только тут, художественный гений Л. Толстого дошел до своей высшей точки, до полного самообладания, до окончательного равновесия между замыслом и выполнением. Если когда-нибудь он и бывал сильнее, то, уж во всяком случае, совершеннее никогда не был, ни раньше, ни после. (“Лев Толстой и Достоевский”)

Корней Чуковский

Толстой не изображает людей, он преображается в них. Он поселится сперва в одном каком-нибудь своем персонаже – проживет в нем несколько дней, посмотрит его глазами, походит его походкой, подумает его мыслями, потом переселится в другого и снова живет там, сколько ему нужно, а из другого – в третьего, а из третьего – в четвертого. Его “Война и мир” и “Анна Каренина” – это великое переселение художника во множество человеческих тел. (“Толстой как художественный гений”)

Максим Горький

Нам неведомо, что и как говорила жена Льва Толстого в те часы, когда он, глаз на глаз с нею, ей первой читал только что написанные главы книги. Не забывая о чудовищной проницательности гения, я все же думаю, что некоторые черты в образах женщин его грандиозного романа знакомы только женщине и ею подсказаны романисту. (“О С. А. Толстой”)

лидия чуковская об Анне Ахматовой и Льве Толстом

Разговор о прозе Пушкина приводит нас к Толстому. Анна Андреевна отзывается о нем несколько иронически. А потом произносит грозную речь против “Анны Карениной”: