Подлинная история Константина Левина

[о]: Левин нахмурился. Оскорбление отказа, через которое он перешел, как будто свежею, только что полученною раной зажгло его в сердце…

– Постой, постой, – заговорил он, перебивая Облонского, – ты говоришь: аристократизм. А позволь тебя спросить, в чем состоит этот аристократизм Вронского или кого бы то ни было, – такой аристократизм, чтобы можно было пренебречь мною? Ты считаешь Вронского аристократом, но я нет. Человек, отец которого вылез из ничего пронырством, мать которого бог знает с кем не была в связи… Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей, подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум – это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед.

Но откуда Левин так осведомлен об отце Вронского и похождениях его матери? Три месяца тому назад, когда он обедал со Стивой в ресторане и Стива впервые произнес фамилию Вронского, Левин ни сном ни духом о нем не знал. Потом он видел Вронского у Щербацких в течение нескольких минут, пока препирался с графиней Нордстон о спиритизме. Потом Левин уехал в свою деревню. Потом он еще раз был в Москве для того, чтобы встретиться с братом Николаем. Неужели во второй свой приезд он подробно интересовался семьей Вронских? И в то же время ничего не узнал о болезни Кити?

Что-то здесь не сходится…

Это редкий случай в романе, когда в него с азартом врывается автор, возможно, сам того не замечая. Это не Левин спорит со Стивой о подлинном аристократизме. Это Толстой, перевоплотившись в своего героя, доказывает самому себе, что настоящий аристократ – он, а не свитский офицер Вронский. Он, живущий в Ясной Поляне, а не те, кто подвизаются при Дворе. Толстой презирал Двор, называл его почему-то Трубой и не раз насмешливо отзывался о нем в письмах к тетушке-фрейлине А.А.Толстой.

Здесь одно alter ego писателя горячо спорит с другим, доказывая свое превосходство. Писатель спорит со своим героем. Да, это он, Левин-Толстой, – настоящий аристократ, а не флигель-адъютант Вронский! Вронский – выскочка, придворный щеголь! Его манеры напускные, благоприобретенные, в отличие от органичного, из рода в род передаваемого аристократизма Левина.

«По своему рождению, по воспитанию и по манерам отец был настоящий аристократ, – вспоминал сын писателя Илья Львович Толстой. – Несмотря на его рабочую блузу, которую он неизменно носил, несмотря на его полное пренебрежение ко всем предрассудкам барства, он барином был, и барином он остался до самого конца своих дней».

Возможно, в молодости Толстой с его сильно развитым тщеславием и мечтал о военной или даже придворной карьере. Во всяком случае, он тоже пытался вести такой же образ жизни, какой Вронский ведет в Петербурге. Кутил, играл в карты, ходил к продажным женщинам. Но однажды он понял, что это не его стезя.

Запись в московском дневнике 1850 года: «Пустившись в жизнь разгульную, я заметил, что люди, стоявшие ниже меня всем, в этой сфере были гораздо выше меня; мне стало больно, и я убедился, что это не мое назначение».

Ко времени создания «Анны Карениной» Толстой уже прошел огонь, воду и медные трубы. Он дважды воевал, стал известным писателем, женился на девушке, которую любил, и осел в Ясной Поляне, на земле своих предков.

Но это не означало, что Толстой окончательно нашел себя. Наоборот, «Анна Каренина» писалась им в период, когда он находился накануне духовного переворота, что отразилось в финале последней, восьмой части романа. После переворота вопрос о настоящем и ненастоящем аристократизме уже не волновал его. Но во время написания романа он был для него все еще болезненным.

Тень графа Вронского, а иногда и он сам во плоти, будет преследовать Левина на всем протяжении романа. Вот, казалось бы, какое ему дело до этого флигель-адъютанта, которого он едва знает? Но – нет! Он будет постоянно вспоминать о нем и ревновать к нему Кити. Даже после того, как она выйдет за него замуж.